Спайкер обратился к своим записям, лежавшим на стойке перед монитором.

– Покойный имел значительное количество свернувшейся крови в правом легком. Его левое легкое весит 440 граммов, а правое – 970 граммов. Срез легкого показывает, что это гиперемированное, ателектазное, отечное, геморрагическое легкое с выделением пенистой геморрагической жидкости…

Его слова начали расплываться, когда звон в голове Ребекки усилился, словно пытаясь вытолкнуть доктора за пределы восприятия.

– Содержание алкоголя в крови составляло 0,242 – более чем в три раза выше разрешенного уровня для управления транспортным средством.

– Данные токсикологического анализа наряду с его историей алкоголизма и медицинскими записями о лечении от депрессии согласуются с выводом о самоубийстве как о причине смерти, – добавила Дикси.

Ребекка уперлась в нее тяжелым взглядом.

– Мой отец лечился от депрессии?

– Да, Боб направил его к психотерапевту, доктору Рио Миллеру из Клинтона. Кроме того, Ной публично заявлял о разочаровании в жизни.

– Где? Когда?

– В пабе «Лось и Рог». Не менее трех раз за последние несколько месяцев. Это выяснилось в ходе полицейского опроса. По словам бывших начальников и друзей, он утверждал, что считает себя полным неудачником в качестве полицейского и отца.

Глаза Ребекки заслезились от нахлынувших чувств. «Сосредоточься». Она вытерла нос тыльной стороной ладони.

– Он не оставил предсмертную записку?

– Если она и была, то сгорела при пожаре, – тихо сказала Дикси. – Огонь был очень сильным, а потом еще усилился после взрыва цистерны с пропаном.

Она обменялась взглядом со Спайкером. Ребекка чувствовала, как неприятие услышанного физически сгущается вокруг нее, и понимала, что коронер и патологоанатом тоже ощущают это.

– Ребекка, я уверена, что тебе известно: при расследовании смертных случаев на пожаре всегда принято исходить из наихудших подозрений, пока не будет доказано обратное, и предполагать возможность поджога. В деле твоего отца ничто не указывает на подозрительную причину пожара или его смерти.

Ничего такого, что позволило бы привлечь дополнительные средства, составить группу по расследованию тяжких преступлений или провести дорогостоящую криминалистическую экспертизу и лабораторные анализы ради параноидного алкоголика, который считал себя неудачником.

Она снова услышала отцовский голос:

«Я полагаю, он был в моем домике и забрал кое-какие бумаги из моего досье».

Какое «досье» имел в виду ее отец? Над каким делом он работал? Почему он ощущал угрозу для своей жизни? Была ли эта угроза реальной, воображаемой или сочетанием того и другого? Ребекка так или иначе собиралась выяснить это. Будет нелегко. Она собиралась слой за слоем препарировать последние дни своего отца, потому что в его смерти было что-то неправильное. Она не могла и не хотела поверить в его самоубийство.

– Я хотела бы получить полную копию вашего отчета, когда вы закончите, – сказала она.

– Разумеется, – отозвалась Дикси. – Когда я все подпишу, мы выдадим тело, и вы сможете устроить прощание. Вас устроит похоронная компания «Данвуди и Смит»? Я могу позвонить туда.

– Я сама управлюсь. – Ребекка кивнула Спайкеру, и он закрыл тело.

Поблагодарив его, она вышла из морга и поехала обратно на лифте вместе с Дикси, которая проводила ее до дверей клиники.

– Спасибо, – сказала Ребекка.

Но когда она уже готовилась выйти на холод, Дикси положила узкую ладонь на ее руку. Она напряженно посмотрела на Ребекку, как будто что-то прикидывая в уме.

– Тебе кажется, что это сделал не он, – наконец сказала она.

– Я знаю, что ты постаралась сделать все наилучшим образом, Дикси. Спасибо тебе за это.

Дикси не стала убирать свою руку.

– Но ты все же…

– Я не могу! – Чувство прорвалось наружу, и Ребекка на секунду отвернулась, чтобы собраться с духом. – Я… я просто не верю, что он это сделал.

– Отрицание. Это обычная реакция, Бекка.

– Спасибо за понимание.

Когда Ребекка вышла на улицу, северный ветер наискось хлестнул ее по лицу, завывая и проносясь вокруг обледеневших автомобилей, сгрудившихся на стоянке. Ребекка приветствовала острые лезвия холода. Ей хотелось чистого ветра из Арктики, чтобы смыть густой запах обгоревшего трупа отца с ее волос, убрать его изо рта и ноздрей, удалить с кожи.

Ребекка отперла взятый напрокат маленький серебристый «приус» и забралась на водительское место, дрожа всем телом. Когда она завела двигатель и включила обогреватель, чтобы очистить окна от морозного тумана, то заметила Дикси, смотревшую на нее из окна больницы, с папкой для бумаг, прижатой к груди.

Ребекка поняла, что, как бы она ни старалась избегать места, которое когда-то называла своим домом, оно нашло способ зацепить ее и вернуть обратно. Оно еще далеко не разобралось с ней… как и она с ним.

Она собиралась выяснить, что стало причиной смерти ее отца.

Но для этого ей придется вернуться больше чем на двадцать лет в прошлое, к Эшу Хогену. К тому мужчине, который расколол ее сердце пополам и показал ей смысл предательства в самой грубой форме. К человеку, которого она изо всех сил старалась избегать каждый раз, когда возвращалась домой ради коротких и вынужденных визитов к своему отцу.

«Я знаю, что он лгал, Бекка.

Вы оба лгали.

Тогда, много лет назад. Он изуродовал себе лицо не после падения с лошади, не так ли? От чего ты защищала его в тот день?»

Она посмотрела на часы. В это время года световой день был коротким. Ей нужно было шевелиться, если она хотела зарегистрироваться в мотеле «Карибу-Лодж», встретиться с капралом Джонстоном и успеть нанести предварительный визит к сгоревшему дому своего отца, прежде чем станет совсем темно.

Это хит нынешнего лета, и Уитни считает его своей любимой мелодией. Она играет в автомобильном радио, когда Уитни садится на пассажирское место проржавевшего красного пикапа, а он кладет в багажник свой старый дорожный чемодан.

«Это знак», – думает она. Ее мелодия звучит по радио, когда он забирает ее. Знак того, что она наконец-то выберется из этого дерьмового городка и все будет классно. Она покачивает головой в такт мелодии.

Ее сумка собрана. Она оставила записку своей маме. У нее есть деньги. Здравствуй, Голливуд, здравствуй, Лос-Анджелес, я иду!

Она садится на место водителя. Она улыбается ему.

Но его лицо остается мрачным. Льдисто-голубые глаза смотрят недобро. Когда он выезжает на дорогу, ее настроение меняется. Она смотрит, как он ведет машину. Его обветренный профиль напоминает ей жесткие выступы хребта Марбл-Маунтинс, на который она любит смотреть, когда заходит солнце.

Наверное, она будет скучать по горам.

Его руки крепко сжимают рулевое колесо. Закатанные рукава открывают загорелые предплечья. Волоски на них выцвели и побелели после целого лета работы на ранчо. Даже в его густых, темных волосах появились светлые пряди.

«Автомобиль пахнет им», – думает она. И сеном. И пылью. Все покрыто тонким слоем пыли, изнутри и снаружи. Это из-за сухих грунтовых дорог. Хотя уже конец сентября, снова наступило тепло, и в опущенные окошки, когда они приближаются к автостраде, веет запахом шалфея и навоза. Индейское лето. Последние теплые дни перед приходом зимы, которая сжимает бьющееся сердце городка ледяной хваткой.