На принципе «максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей трудящихся» ни сострадания, ни способности к самопожертвованию не воспитаешь! Нужны заповеди Божии и Божия благодать. К сожалению, я не смог высказать свои соображения оппоненту-сокурснику. Вскоре после нашего разговора он по болезни ушел из университета.

В последний раз вопрос о вере был мне задан уже на пятом курсе. Дело в том, что подготовку документов (анкеты, автобиографии и т. д.) осуществляли сами студенты, точнее, тройка руководителей группы: староста, профорг, комсорг. У нас все трое были девушки. Они в определенное время собирались в комнате старосты, и мы по очереди приходили к ним (на первых порах в новом здании университета каждый студент имел отдельную комнату).

У меня в анкете: «Отец – священник, скончался тогда-то, брат – священник, служит там-то». Прозвучали слова, которые я уже слышал от врача при поступлении: «Интересные у тебя родственники». – «Да, интересные». – «А сам-то ты верующий?» – «Конечно!» И тогда наш комсорг сказала: «Тебе легче жить. А тут, как подумаешь, что итогом жизни будет лопух на твоей могиле, – жить не хочется!» Я всей кожей ощутил, какой мрак в душе у неверующих людей! Но она стала говорить о том, какие безобразники ее знакомые верующие, и я, не имея, что возразить ей (откуда я знаю ее знакомых?), поспешил ретироваться.

После университета я два года работал учителем математики в школе Куйбышевской железной дороги в семидесяти километрах от Пензы. И здесь хочется отметить два факта. Первый: я был косвенным свидетелем чуда, известие о котором в народе распространилось под названием «Куйбышевская девушка», а в самиздате – «Стояние Зои».

Начну с того, что в пасхальную ночь 1955 года в храме города Пензы меня увидели две мои ученицы (конечно, и я их издали увидел). С этих пор они стали открытками поздравлять меня со всеми советскими праздниками: с 1 Мая, годовщиной Октябрьской революции, Днем Советской армии, чуть не с Днем Парижской коммуны!

В 1956 году после зимних каникул я пришел в школу. В учительской парторг читала вслух Куйбышевскую молодежную газету. Я услыхал одну фразу: «Ловкие церковники выдают обычную летаргию за Божие наказание». Пришел в класс на урок – мои поздравительницы отсутствуют. Спрашиваю: «Почему их нет?» Ребята со смешком отвечают: «В Куйбышев поехали!» – «Зачем?» – «Приедут, расскажут».

Не помню откуда, может быть от домашней хозяйки, я в общих чертах услышал, что произошло в Куйбышеве. Когда мои ученицы приехали, я спросил, что они видели. Они ответили: «Да что увидишь! Частный дом, около него оцепление милиции и толпа, в которой говорят, что в доме стоит девушка, которую не могут оторвать от пола, чтобы положить на кровать».

Второй факт определил мою дальнейшую судьбу. В газете опубликовали письмо преподавателя Саратовской духовной семинарии Евграфа Дулумана, в котором он отрекался от Бога. Потом появились аналогичные письма некоторых священников. Я понял, что начался новый нажим на Церковь, и подумал, что мне стыдно оставаться в стороне – надо идти в священники.

Чтобы убедиться в правильности моего стремления, я по совету моего бывшего настоятеля, протоиерея Михаила Введенского, поехал в Троице-Сергиеву лавру на исповедь. Она проходила в храме под Успенским собором. Исповедовали несколько священников. Я прошел к западной стене (где сейчас могила Святейшего Патриарха Алексия I). Там с одной стороны исповедовал иеромонах с вдохновенным лицом, а с другой – какой-то старичок. Почему я пошел к этому старичку, не знаю!

Спросил: «Батюшка, можно у вас поисповедаться?» – «Ну что же, исповедуйся! Как тебя зовут? Владимир, что ли?» – «Владимир!» – «Ну, кайся Господу Богу в своих согрешениях!» Я только после исповеди сообразил, что батюшка меня, незнакомца, назвал по имени. И думаю, что это он сделал, чтобы я не сомневался в правильности выбора.

Хочу немного сказать об ослаблении системы доносительства. Когда брат Анатолий был на фронте, его жена Ольга Михайловна жила у нас. Ее вызвали в органы. Спросили: «Как вы относитесь к своему свекру?» – «Как к родному отцу», – восторженно ответила она. Поняв, что сексота из нее не получится, ее спросили еще о чем-то и отпустили, предупредив, чтобы она никому об этом разговоре не рассказывала. Она, конечно, никому, кроме семейных, и не рассказала.

Моя будущая матушка – ныне покойная Нина Ивановна – с детских лет пела на клиросе. За это на нее в техникуме, где она училась, рисовали в стенгазете карикатуры. Но однажды она пришла в техникум, и у входа (на лестнице) какой-то преподаватель взволнованно предупредил ее: «Тебя ждут, но ты ничего не бойся!» То же самое кто-то повторил в коридоре. И затем директор, сказав примерно те же слова, ввел ее в свой кабинет.

Там какой-то человек представился ей как председатель КГБ. Она спросила: «А что это такое?» Тот понял, что страху на нее нагнать не удастся, и тоже вскоре ее отпустил. Впоследствии, рассказывая мне об этом, она призналась: «Я так и не поняла – и долго не понимала! – почему все в техникуме так перепугались».

Когда я был псаломщиком, меня вызвали повесткой в паспортный стол. Оттуда проводили в кабинет КГБ. Там были двое – начальник и его помощник. У помощника лицо обыкновенное, а у начальника почему-то наводящее ужас. Как они умели такую видимость создавать? Наверное, есть какие-то особые технологии.

Меня спросили: «Как вы относитесь к советской власти?» Я ответил: «С уважением». Следующий вопрос: «Если вы заметите что-то враждебное советской власти, вы доложите об этом?» Я ответил: «На болтовню не обращу внимания, а если увижу что-то серьезное – доложу». – «Не могли бы вы делать это на постоянной основе?» – «Не вижу в себе ни вкуса, ни таланта для этой работы». – «Ну, мы еще об этом поговорим, а сейчас – имейте в виду! – вы не должны говорить, где были! Скажете, что в паспортном столе (а меня вызвали во время вечернего богослужения)». Я возразил: «Если спросят, отвечу, что не могу рассказать, где был, а неправду говорить не стану». Мне говорят: «Идите».

Больше не вызывали. Когда я рассказал об этом отцу Иоанну (Крестьянкину), он сказал: «У одного монаха было еще интереснее. Когда его предупредили, что он не должен говорить, где был, он ответил: “Да что вы! У нас же откровение помыслов! Я вечером должен буду не только рассказать, где был и что говорил, но и признаться, что я при этом думал!” Его тоже больше не беспокоили».

Теперь два случая из школьной жизни моих детей. Так получилось, что в одном классе собрались четыре поповича: мои старшие сын и дочь, сын другого священника и дочь дьякона. Такая вот головная боль учительнице! Сын Сережа говорит мне: «Папа, нас хотят записать в октябрята, сходи к учительнице отпроси нас». Я ему отвечаю: «Сережа, это будет понято так, будто бы я вас насильно принуждаю быть верующими. А ты сам скажи учительнице, что вы не можете быть октябрятами, потому что верующие».

Он решился. Сказал учительнице: «Александра Владимировна, я должен вас огорчить: мы не можем быть октябрятами, потому что мы верующие». – «Сережа, какие вы верующие? Вы еще очень маленькие. Ну что тебе дала твоя вера?» – «А знаете, преподобному Сергию, когда он был мальчиком, не давалась грамота. Он помолился и стал успешно учиться». – «Довольно, Сережа», – закончила проповедь учительница. Так все четверо – за спиной Сережи! – октябрятами не стали.