Дальше последовали статьи с обвинениями и клеветой. После этого власти потребовали убрать отца Анатолия из Спасска в какое-нибудь село. Владыка предложил ему несколько сел (священников было мало, не все приходы их имели). Брат выбрал село Маккавеево (оно срослось с поселком Сынтул, так что его назначили в Сынтул).

В этом селе служили когда-то наш прапрадед и его зять – наш прадед. До отца Анатолия там многие годы служил ревностный батюшка – родной дядя супруги отца Анатолия, матушки Ольги Михайловны, протоиерей Феодор Дмитрев, брат священномученика[5] и отец мученика[6]. Так что на этом фоне активность отца Анатолия была не так заметна, и он прослужил в Сынтуле до своей кончины. Там и похоронен недалеко от отца Феодора.

Следующий за Анатолием мой брат Владимир скончался в двухлетнем возрасте. За ним, в 1919 году, родился Виктор. О нем я знаю немногое. Окончив семилетку, он как лишенец год был без дела. Но вышла Сталинская конституция 1936 года, уравнявшая (хотя бы формально) всех в правах, – и он поступил в Касимовский индустриальный техникум (КИТ). Говорят, что архимандрит Кирилл (Павлов) тоже когда-то учился в этом техникуме. Помню еще, что в техникуме брат играл в духовом оркестре.

Окончив КИТ в 1941 году, Виктор был отправлен в Куйбышевскую (теперь Самарскую) область. В начале войны успешно справился с военным заказом, и перед повышением в должности ему предложили вступить в партию. Он отказался. С него сняли «бронь» (так в войну в народе называли документ, по которому ценных работников не брали в армию). В январе 1943-го он был ранен в живот и на третий день скончался.

Перед его кончиной папа видел такой сон. Виктор под аккомпанемент духового оркестра поет «Ныне отпущаеши» Строкина. Этот сон подготовил нашу семью к горестному испытанию.

Следующим ребенком в нашей семье была моя сестра Вера. Она родилась в 1922 году. Ее жизнь мне известна гораздо подробнее. Она за годы учебы – десять лет в школе и четыре года в КИТе (нашем техникуме) – получала всегда высшие оценки. Если не ошибаюсь, на «отлично» учился и Анатолий, поэтому родители и вообще старшие горевали особенно, что ему не пришлось учиться нигде, кроме семилетки.

В целом дети из религиозных семей, насколько я могу судить, были гораздо более развиты, чем их сверстники. Думаю, здесь сказывались три фактора. Первый – правильное мировоззрение. Ведь даже осмысленное знание Символа веры давало большое преимущество перед теми, кто его не знал.

Второй – чтение Священного Писания и участие в богослужениях, повышающее четкость мысли, культуру речи, чтения и пения, не говоря уже о высоких переживаниях, например, пасхальных или великопостных.

Третий фактор – столкновение мировоззрений, заставляющее работать ум и напрягать волю в исповедничестве. Так, маленькой Вере в начальной школе пришлось пережить следующий эпизод. Ее заставляли написать какую-то антирелигиозную фразу, помнится: «Религия – опиум для народа». Она сказала: «Не буду!» Учительница довела девочку до слез, но кроме этих слов ничего не добилась. Начавшись утром, происшествие продолжилось до ночи. Участвовало в нем последовательно школьное руководство. Были оповещены и вызваны в школу и какие-то городские начальники, но ни уговоры, ни угрозы не подействовали. Без еды, без воды, в слезах кроха выдержала этот нажим и только ночью была отпущена. Хорошо еще, что дом деда, в котором мы тогда жили, находился в двух шагах от школы.

Уже в средней школе один из учителей любил говорить, глядя чаще всего на Веру: «В верующем мне видится что-то отвратительное, вроде безобразной жабы».

Несмотря на это, мы в школе вовсе не были изгоями. Во-первых, потому, что давление на нас совершалось людьми, от которых это требовалось их официальным положением, а основная масса учеников и даже учителей относилась к верующим с уважением за их принципиальность. Некоторые были тайными христианами или колебались, чувствуя, что в официальном мировоззрении что-то не так.

Во-вторых, мы не кичились своими успехами в учебе, но с готовностью помогали разобраться с непонятным материалом всем, кто в этом нуждался.

В-третьих, мы жили в соответствии с принципом: не враждовать с теми, кто с нами враждует. Мы были активными участниками всех мероприятий, кроме антирелигиозных или предпринимаемых в насыщенное священными воспоминаниями и богослужениями время.

Касимов, ул. Большая, вид на Вознесенский собор

В общеобразовательной школе такое уклонение от участия в мероприятиях особых протестов не вызывало. А вот в школах дополнительного образования – даже гораздо позднее – поступали жестче. Так, за неучастие в концерте в Великую Пятницу исключили из Касимовской музыкальной школы двух детей протоиерея Анатолия. Затем за пропуск занятий во время всенощной под Благовещение, под Вербное воскресенье и в Великую Субботу (Благовещение тогда случилось в воскресенье) исключили из той же школы двух моих детей. Правда, и тех и других примерно через год пригласили обратно. Но вернулись только по одному из каждой семьи.

Несмотря на некоторые неприятные случаи, мы в школе чувствовали себя неплохо. Учителям нравились наши успехи и поведение; с учениками сложились вполне товарищеские отношения, даже какое-то уважение с их стороны было. Свидетельство об окончании школы Вера получила под звуки туша, исполняемого духовым оркестром (я при сем присутствовал).

Бывший одноклассник Веры, когда-то озорник Леша Петропавлов, был награжден званием Героя Советского Союза за взятие Киева. Когда он приехал в Касимов, то поделиться своей радостью о «Золотой Звезде» первым делом пришел именно в нашу семью.

После окончания техникума, проработав некоторое время на севере Костромской области, Вера вернулась в Касимов, поступила нормировщицей на шубзавод (он за время ее работы несколько раз поменял свой статус и название) и трудилась там до пенсии.

Из времени ее работы на заводе приведу три факта. Когда после смерти Сталина Хрущев устроил судилище над ним (хотя сам был участником и в какой-то мере организатором всех беззаконий, творившихся в те годы), на заводе – как и повсюду – было собрание, где возмущались жестокостями сталинских времен. Вера молчала. Ее укорили: «Что же ты молчишь? Ведь вы больше всех от него пострадали». Она ответила: «Я не кричала “Осанна!”, и “Распни!” кричать не хочу».

Второй разговор. Коммунистке, у которой недавно умерла мать, Вера сказала: «Мы, верующие, хотя и скорбим о наших умерших, но не безнадежно – надеемся увидеться с ними. Вы-то где себе утешение можете найти?» Та отрезала: «Там же, где и вы!» Дома Вера притворно возмущалась: «Вот хитрые коммунисты! Прежде нас в Царство Небесное скачут!»

В-третьих, хочется привести отзыв о сестре одного рабочего. Смысл таков: «Веру Сергеевну обмануть мы не пытались – сразу обнаружит приписку. А попросишь: “Вера Сергеевна, нужда заела, мало зарабатываю!” – все справочники перероет, а прибавку, пусть и небольшую, найдет».

Вторая половина жизни Веры – да и работа тоже – осложнялись прогрессирующей глухотой, которая не помешала ей дотянуть до пенсии. В дальнейшем нам пришлось общаться с ней при помощи записочек. Очень мешала глухота на службах в церкви. Хорошо еще, что она знала порядок службы и даже Устав. Видя, за какую книгу берутся на клиросе, она догадывалась, какого характера песнопения или чтения в данный момент звучат. Впоследствии она стала брать в храм богослужебные книги и по ним следила за службой.