Настало третье утро, как они покинули отчий дом.  Они снова начали идти, но уходили всё глубже в чащу, и так как помощи было ждать неоткуда, начали детки отчаиваться. И вдруг, в полдень, увидели они красивую белоснежную птичку, что пела на ветке свою песенку, такую красивую, что детки замерли да заслушались. А как закончила она петь, то расправила свои крылья и полетела, словно маня за собой, и бежали детки вслед за ней, и прибежали к маленькому домику, на крышу которого птичка и села. Когда они подошли совсем близко, то оказалась, что домик сделан из хлеба и покрыт пирожными, а окошки в нём сделаны из прозрачного сахара.

– Давай-ка что-нибудь отсюда снимем, – сказал Гензель сестре, – и у нас будет Благословенная трапеза.  Я хочу съесть кусок крыши, Гретель, а ты съешь кусок от окна; оно, должно быть, сладкое.

Гензель встал на цыпочки и отломил себе немножко от крыши попробовать на вкус, а Гретель совершенно случайно наступила на ломтик и ломтик хрустнул. И вдруг из горницы раздался тоненький голосок:

– Кто домик мой кусает,

Хрустит да подгрызает?

А они в ответ:

– Это лишь ветер,

Да небесные дети, – и дальше принялись есть, стараясь не хрустеть. Гензель, которому крыша показалась очень вкусной, сорвал с неё кусок побольше, а Гретель, выдавив себе кругленькое сахарное оконце, присела на корточки и уже совсем воспряла духом, как вдруг отворилась дверка, и из дома, опираясь на клюку, выползла сморщенная старушка.  Гензель и Гретель испугались так сильно, что у них аж из рук всё попадало. А старушка покачала головой да сказала:

– Ох, милые детки, что же вас сюда принесло? Заходите лучше внутрь, да оставайтесь у меня, не пожалеете.

Взяла она детей за руки и повела их в домик. А там вкуснятины – видимо-невидимо: и молоко, и сахарные пончики, и яблоки, и орехи, чего только нет! А ещё в домике стояли две кроватки, покрытые белоснежными перинами, и когда, основательно подкрепившись, детки легли почивать, показалось им, что попали они в рай.

Но старушка дружелюбной была только с виду, а на деле была злой ведьмой, что подстерегала маленьких детишек и пряничный домик построила специально, чтобы их приманивать. Когда дитя попадало под её чары, она его умертвляла, варила и ела и это был для неё праздник. У ведьм красные глаза и они очень плохо видят вдали, но у них звериное чутье, и так они загодя замечают, когда подходят люди.  Когда Гензель и Гретель только вошли в её владения, она злобно расхохоталась и издевательски проскрежетала:

– А вот и моя добыча. Уж эти-то от меня точно не ускользнут!

Рано утром, когда дети ещё не проснулись, она встала и, взглянув на их красивые спокойные личики да румяные щёчки, пробормотала себе под нос: "Хорошей они будут трапезой…". Взяла она Гензеля своими костлявыми руками, отнесла его в хлев, да и посадила его там в клетку. Ему хотелось кричать, что есть сил, да всё без толку. Потом пошла она к Гретель, встряхнула ее посильнее и гаркнула:

– Вставай, лежебока, принеси воды да приготовь своему братцу, что сейчас в хлеву сидит, что-нибудь повкуснее, он потолстеть должен. А как потолстеет он, так я его съем.

Начала плакать Гретель горючими слезами, да всё было напрасно; пришлось делать то, что наказала злая колдунья.

И стала теперь бедному Гензелю готовиться самая лучшая еда, а Гретель не получала ничего, кроме объедков. А каждое утро прокрадывалась старуха в хлев и звала:

– Гензель, протяни палец, чтобы я почувствовала, скоро ли ты будешь упитанный, – но Гензель протягивал ей косточку, и подслеповатая старуха, думая что это палец, очень удивлялась, что мальчик ни капельки не поправился. Когда прошло уже четыре недели, а Гензель оставался всё таким же тощим, охватило старую нетерпение, и не захотела она ждать боле.

– Ну ты, Гретель! – рявкнула она на девочку, – натаскай-ка воды пошустрей! Толстый ли, худой ли твой Гензель, а все одно, зарежу я его завтра и сварю!

Ох, как причитала сестрёнка, вынужденная носить воду, как текли горючие слезы вниз по её щекам!

– Господи, хоть ты нам помоги! – вскрикивала она, – если б нас дикие звери в лесу разорвали, так хоть бы умерли мы вместе!

– Прибереги своё хныканье, – сказала старуха, – оно тебе ничем не поможет.

С утра должна была Гретель повесить котёл с водой и разжечь костёр.

– Сперва мы будем печь, – сказала старуха, – я уже и печь натопила и тесто замесила, – и подтолкнула бедную Гретель к печи, из которой уже вырывались языки пламени.

– Полезай внутрь, – сказала ведьма, – и посмотри, хорошо ли печка протопилась, чтобы я туда поставила хлеб, – и, как только Гретель оказалась бы внутри печки, задвинула бы старуха заслонку, а как Гретель'б запеклась, ведьма бы ею и полакомилась. Но девочка поняла, что старушка задумала, и произнесла:

– А я не знаю, как это делать, как же я туда полезу?

– Вот дура! – разбранилась карга, – тоже мне великая наука! Смотри внимательно, как я сейчас сама всё сделаю!  – и с этими словами она засунула печку голову. Тут Гретель старухе дала такого пинка, что ведьма целиком в печке оказалась, а Гретель быстро поставила железную заслонку и задвинула засов. Хуууу, как начала старуха выть звериным воем, но Гретель сбежала, и безбожная ведьма в муках сгорела дотла.

А Гретель побежала прямиком к Гензелю, открыла хлев и закричала:" Гензель, мы спасены! Старуха мертва!". Гензель вылетел, как птица из клетки, стоило лишь Гретель отворить дверь. И как они радовались, обнимались, прыгали вместе от восторга и целовались! А после, когда им уже совершенно было нечего бояться, они вошли ещё раз в старухин дом. А там во всех углах стояли ларцы с жемчугом и драгоценными камнями.

– Это получше, чем галька, – сказал Гензель, набив свою торбу драгоценностями. А Гретель прибавила:

– Возьму и я с собой в дом что-нибудь, – и набила полный передник.

– А теперь пора в путь, – произнёс Гензель, – так выйдем из заколдованного леса.

Но, пройдя несколько часов, достигли они большой воды.

– Не можем мы здесь перебраться, – заключил Гензель, – ни мостков не видно, ни моста.

– И кораблики не плавают, – ответила Гретель, – только плавает там белая уточка, и если я её попрошу, она нам поможет на ту сторону перебраться.

И кликнула утку Гретель:

Утица подплыла и Гензель сел ей на спину, и попросил сестрицу сесть к нему.

– Нет, – сказала Гретель, – уточке будет тяжело. Пусть она перевезёт нас по очереди.

Добрая уточка так и сделала, и когда они благополучно переправились, а потом прошли ещё немного, лес вдруг начал становиться всё более знакомым, и ещё, и ещё, и вот наконец-то вдали показался отчий дом. Тут они начали бежать, влетели в избу и повисли у своего отца на шее. А отец-то с тех пор, как детей в лесу оставил, ни минуты радости не знал, ну а мачеха, так вообще померла. Гретель встряхнула своим передником и жемчужины и драгоценные камни поскакали кругом по комнате, пока Гензель вытаскивал из своей торбы одну пригоршню за другой драгоценностей. И остались у них горести позади, и зажили они вместе в любви и радости. Вот и сказочке конец, а кто слушал молодец. (дословно: кончилась моя сказка, пробежала мышка, кто поймает, сможет себе сделать меховую шапку).

Братик взял сестричку за руку и сказал:

– С тех пор, как наша матушка отдала Богу душу, стала у нас жизнь совсем беспросветная. Мачеха постоянно нас колотит, а как мы к ней подходим, гонит нас ногами вон. Весь наш обед – это случайно оставленные на столе твёрдые хлебные корочки, даже собачка под столом, и то лучше живёт; ей хоть иногда достаются хорошие куски.  Господи помилуй! Если бы наша мама знала!  Пойдём, лучше будем вместе по белу свету скитаться.