Отпевание закончилось. Теперь полагалось обойти вокруг гроба. Всем, кроме самых близких, – родственники стояли вокруг пьедестала: с одного конца мужчины, с другого – женщины. Цепочка прощающихся задвигалась, медленно и торжественно. Никола заметил: проходя мимо гроба, все клали руку на сердце. Он тоже положил руку на сердце и встал в очередь. Никто не останавливался, чтобы поговорить с родными, высказать соболезнование: прощающиеся медленно скользили вокруг пьедестала, как в театре теней: молча, без жестов. Разве что еле заметно кивали родителям.

Родители Шамона не плакали, но глаза их были полны слез.

Никола мелкими шаркающими шажками приближался к гробу.

Рука на сердце. У головного конца Никола оказался лицом к лицу с отцом Шамона. Эмануель… он всегда угощал их пахлавой с грецкими орехами… Тогда они были совсем мальчишками, а теперь Шамон лежит в закрытом гробу.

– Никола, – прошептал Эмануель и взял его за руку. Не сильно, но Николе показалось, что сейчас обрушится свод церкви. – Я знаю, ты сделал все, чтобы его спасти.

Он отпустил руку и внезапно страшно закричал.

Стоп-кадр: замершие люди и душераздирающий крик, многократно усиленный загадочной церковной акустикой.

Николе показалось – вселенная замерла. Вселенная замерла, с ужасом вслушиваясь в этот отчаянный вопль пожилого, сильного мужчины. Перестали тикать часы, время остановилось, словно в его бесконечной сфере образовалась трещина, которую никогда не удастся заделать.

Я здесь и останусь, мелькнула мысль. Я не сдвинусь с этого места.

На поминальном кофе, который устроили тут же, в трапезной, к Николе подошел Юсуф. От него пахло ментоловой жвачкой. На шее – золотая цепь с крестом. Они обнялись.

– Исак хочет с тобой поговорить. Попозже.

– О чем?

– Узнаешь.

– А твоя цепь… это же Шамона? – Никола ткнул пальцем в крест.

– Да… Подарил в госпитале, как раз перед твоим приходом. Сказал, носи.

Через час собрались в задней комнате Steakhouse Bar. Исак сидел на стуле, словно ему трудно было встать под грузом свалившегося на него горя. Остальные прохаживались вокруг, как планеты вокруг солнца. Все в черных костюмах.

Люди в черном. Десять человек? Двенадцать? Никола никак не мог сосчитать. Он первый раз в жизни видел Исака в костюме. Не в трениках, а в черном костюме, наверняка сшитом на заказ.

Говорили тихо, словно торжественно-печальное настроение овладело ими навсегда. Один из шестерок Исака, Якуб, рассказал Николе, что именно он должен был его сменить. Исак поручил ехать в больницу охранять Шамона, но Якуб больше часа простоял в пробке.

Никола не знал, что на это возразить. Позвонил бы, по крайней мере…

Все ждали сигнала – что скажет Исак? Прикажет заткнуться и начнет говорить сам?

Но Исак молчал. Юсуф переминался с ноги на ногу, Белло то и дело поглядывал на Мистера Первого. Наконец, сообразили: Исак ждет, пока они сами догадаются замолчать. Гомон стих за несколько секунд. Наступило молчание, слышно было только, как на кухне звенит посуда.

– Сучьи дети, – сказал Исак негромко. – Отморозки.

У какого-то парня запел мобильник. Он выхватил его, суетливо нажал на кнопку отбоя и отключил.

– Мы не можем допустить, чтобы нас запугивала банда отморозков. Нас запугать нельзя. Они еще увидят, как пойдут по рукам их матери и сестры.

Мертвая тишина. Похоже даже на кухне прекратили работу и вслушивались, что скажет Исак.

– Я потрясен. Шамон был мне как младший брат. Такого больше не найдешь. О таком брате можно только мечтать. Понятно?

Само собой, нестройно закивали слушатели. Конечно, понятно. Только мечтать.

– Но если они думают, что могут нас сломать, отняв у нас самое дорогое… если они так думают – ошибаются. Я работал не покладая рук, чтобы построить то, что мы имеем… Ничто не дается даром. Кровь и слезы. Понятно? Слезы и кровь. Но есть принципы. Если кто-то наносит нам удар, мы ответим в десятикратном размере. Важно, чтобы это все поняли. Вместе мы преодолеем все. Понятно?

Парни согласно закивали. Конечно, понятно. Конечно, вместе. Как же еще? Вместе мы преодолеем все трудности.

Никола не сводил глаз с Исака. Знает ли он, кто убийцы?

– И я вас спрашиваю: кто возьмется за это дело добровольно? Кто постарается узнать имена этих подонков и кто их подослал?

Никола внезапно вспомнил горящие нестерпимой болью глаза отца Шамона, Эмануеля. И этот его нечеловеческий крик, будто он прощался со всей своей жизнью.

Опять заболела голова. Глухие удары в надбровьях, мелкие болезненные вспышки-молнии. Георг Самюель, диплом электрика… осталось всего-то несколько шагов, протяни руку – и вот он. Как гордились бы Тедди и Линда…

Босс опустил подбородок и смотрел на него исподлобья, будто прожигал взглядом насквозь. Гипнотизирует, что ли… наверняка гипнотизирует. Никола поднял руку.

– Я возьмусь.

Исак выдохнул носом и медленно кивнул.

Никола тоже выдохнул. Ему сразу стало легче.

– Кровь Шамона – моя кровь, – сказал он. – Клянусь жизнью: я их найду и отомщу.

Еще в лифте их уже было не оторвать друг от друга. В прихожей швырнули на пол куртки, опрокинули табуретку и так вместе и ввалились в спальню, на ходу срывая одежду.

Тедди вошел в нее, и она укусила его за губу. До крови, но он сообразил только позже – увидел ржавые пятна на подушке.

С тех пор прошло уже больше месяца… что это было? Будто наткнулись на эротическую противопехотную мину. Из тех, что Амур, отправив в кладовку устаревшие лук и стрелы, раскладывает на одному ему ведомых тропах влюбленных.

«Не верю, что у нас может что-то получиться», – благоразумно и с горечью произнес Тедди на выходе из ресторана. Произнес – и внезапно схватил ее и обнял так, что Эмили чуть не задохнулась. Она до сих пор не понимала, чем объяснить такую непоследовательность. Зачем он вообще сказал эту фразу?

Мина окончательно взорвалась через две минуты.

У него и вправду нет женщины, безразлично подумала Эмили.

Через полчаса все повторилось. На этот раз никакой спешки – его пальцы скользили по ее телу, губы прикасались то к шее, то к соскам… он словно изучал доставшееся ему богатство. Будто в первый раз, будто и не было той сумасшедшей ночи в отеле в Испании.

И, как и в тот раз, этот странный, плавающий взгляд… плавающий и в то же время сосредоточенный и даже испытующий. Ей показалось, он видит ее насквозь, все ее размышления, все неудачные попытки представить жизнь с Тедди. Не эти роскошные, раз в два года, соития… нет, конечно. Их она как раз представляла без всякого труда. Что тут представлять? Нет, не соития, а, скажем, пятничный вечер, возня в кухне, подруга забежала в гости… как это будет выглядеть? А уж о том, чтобы познакомить его с родителями в Йончёпинге, она даже подумать не могла.

Они принадлежали к разным мирам.

Но не сейчас. В эти минуты за стеной ее спальни никаких других миров не существовало.

Сегодня она в конторе. И надо признаться: ночь с Тедди тогда, в январе, – самое лучшее, что произошло за все это время. Все остальное… безжизненное тело Кати, мерзкая надпись кровью на стене. Эти картинки застряли в голове, казалось, навечно: она не могла работать, за едой откладывала нож и вилку, старалась подавить приступ тошноты. Ночью просыпалась в холодном поту. Отвлечься не получалось – несколько раз попыталась включить Netflix, начала перебирать фильмы и обнаружила, что не понимает, что происходит на экране. Аппетит попросту отсутствовал, месячные сбились, сон… что говорить о сне. Хорошо, если удавалось поспать три-четыре часа. И мелатонин не помогал, хотя она пила его чуть не горстями. Можно было бы попробовать что-то поэффективнее… но нет. Она помнила, с каким трудом заставила себя избавиться от мгновенно развившейся зависимости.