3 «Весной их колхоз договорился с соседним…» Весной их колхоз договорился с соседним: те дали картофеля на семена. Председатель сказал: «Всё по-честному, половина на половину. Принесешь ведро – полведра тебе. Принесешь два – тебе уже ведро». Уходили днём, ночевали там по знакомым и незнакомым, утром брали картошку, шли обратно: с горки на горку, с камня на камень, главное – дойти дотемна, все-таки 28 километров, недалеко, конечно, но все же тяжеловато, когда обратно. Одно ведро – в рюкзак на спину, по ведру в каждую руку. Огород пятнадцать соток, сама понимаешь, одним табаком не засадишь, да и что от него толку – только кусок мыла, стакан соли. Есть-то мыло не станешь. 4 «На Хайнане во время завтрака…» На Хайнане во время завтрака я поначалу по-русски тихо всё удивлялась: местные ели столько, что мне становилось страшно. Куда в них лезет? Потом на змеиной ферме разговорились с экскурсоводом. Они, говорит, это всё после голода в начале шестидесятых. Раньше, говорит, было принято зайти в ресторан, заказать блюд на десять персон, не съесть, заплатить, всё оставить, чтобы было видно, что он не голоден, может себе позволить не доесть. Теперь, говорит, начали всё-таки просить завернуть остатки с собой. Деды, говорит, голодали, а внуки всё так за них и едят. Это я поняла. В детстве так и учили: дома всегда должна быть еда в запасе. Поэтому у меня всегда припрятано 4 бутылки подсолнечного масла, несколько килограммов макарон, 50 банок консервов, 20 банок варенья. А то мало ли что. Понимаю, что это смешно, но не могу иначе. 5 «Если бы она дожила до марта 2014-го…» Если бы она дожила до марта 2014-го, Крым был бы её. Она всё равно ни разу не была на море. Две её самые далекие поездки, кроме поездок к родителям мужа, к семье сына — летом 1967‐го в Москву с дочерью и летом 1977‐го в Челябинск за коляской для внучки. Она была вата, настоящая вата, что есть – то есть. Вату, кстати, она уважала. Когда вышла замуж, первые её семейные подушки были как раз из ваты — сшила сама мешки, сама набила, зашила. Перьевых некому было подарить. А купить… На еду-то едва хватало. «Елизавета Петровна последние месяцы жизни…»
Елизавета Петровна последние месяцы жизни провела рядом с иконой, которой она особенно доверяла: советовалась с ней, каялась перед ней, молилась, засыпала при тусклом лампадном огоньке, пугаясь косого мокрого снега за окном. Когда я гляжу на себя в зеркало, вижу, как постепенно время растворяет моё лицо в стране слепых, в городе мёртвых, вместо меня оставляя на обозренье мутную позолоту эпохи, тёмные доски прошлого с трещиной наискосок — через левую руку, щёку, правое веко, голубка в глубине, красное яблоко на столе пустом — ничего, кроме меня, ничего после меня, никого, перед кем можно было бы каяться, ради кого сожалеть об увиденном — так и ты смотришь на меня, как в зеркало, постепенно меня теряя в себе. «В детстве я была немного странной…» В детстве я была немного странной: Я была слишком чувствительной. На самом деле я никогда не испытывала сочувствия. Мне не нравились мальчики. Мама очень переживала. Она хотела, чтобы её дочь была счастлива, то есть Чтобы её дочь была как все. Мы с мамой внешне очень похожи. Одно лицо — так говорят. Мама всегда была хорошей швеёй. Когда мама приходила В школу в платьях, сшитых ею самой, В сиреневом модном пальто, какого больше ни у кого не было, Девочки из моего класса перешептывались: «Чья это такая красивая мама?» Ей удавалось сшить идеальное платье для каждой, Сделать её красивой и счастливой. Для каждой, кроме меня. Мама старалась, пыталась одеть меня так, Как оделась бы она сама. Ни у кого не было такой чёрной двойной юбки по колено, Ни у кого не было такой блузки с рукавами-буфами — Из шелковистой белой ткани в чёрный и жёлтый кружок, Ни у кого не было такой курточки, перешитой из старого плаща, С карманами, отороченными вельветовыми вставками. Ни у кого, кроме её дочери, на самом деле Всего лишь мечтавшей быть такой же, как все. Через двадцать пять лет я начала носить старые мамины платья. Такие, каких нет больше ни у кого, Каких просто больше нет. Странно, но они все мне идут. Мама смеётся, говорит: «Зачем тебе это старьё?», Тут же достает из мешка ещё два, спрашивает, Не возьму ли и их, терпеливо Распарывает, перешивает, подглаживает Для дочери, наконец-то понявшей главное в жизни: Чтобы быть красивой и счастливой, нужно совсем немного: В свои сорок одеваться так, как твоя мама одевалась в тридцать, Быть не как все – быть как она, Слушаться маму. |
