«позволь мне говорить за другого…» позволь мне говорить за другого, как говорит тень за человека, когда никто к нему не приходит, когда его лицо на фотографиях перестаёт опознаваться фейсбуком. позволь мне с языка моего неоконченного детства перевести на язык твоей придуманной взрослости эту похожую на беличий хвост еловую ветку, этот серый песок, пахнущий гарью и пылью. позволь мне перестать быть собою, стать аппликацией на белом листе тебя: красный кривой цветочек, вырезанный маникюрными ножницами, жёлтый кружок в верхнем правом углу. Бабушки 1 «в молодости: когда сидела на табуретке…» в молодости: когда сидела на табуретке, коса стелилась по полу. в старости: помню обидчивой неопрятной старухой, храпевшей так, что спать в одной комнате с ней было невозможно. рассказывала: как в январе сорок второго, чтобы не умереть от холода, ночью в поле снимали с убитых полушубки, сгибая негнущиеся, замёрзшие руки, стаскивали сапоги, разрезая верх непослушных, окаменевших голенищ. запомнилось: да почти ничего. разве что: полукруглая пластмассовая гребенка в седых стриженых волосах, пачка пожелтевших, бесполезных, замасленных книг с оторванными обложками, перекатывающиеся в ящике серванта несколько чёрных пуговиц. 2 «учила печь пироги – с капустой, пекла сама…» учила печь пироги – с капустой, пекла сама, отрезала половину, прикрывала мятой жирной обёрткой от маргарина, чтобы не пересушить, заворачивала в старый полиэтиленовый мешок, заштопанный толстой ниткой, давала с собой домой гостинца: «кто тебе будет, когда умру, такие делать?» теперь пеку сама, когда достаю из духовки, промасливаю корочку – все защипы и углы, накрываю оберткой от маргарина, чтобы не пересушить, сверху укутываю дарёным ею вафельным сероватым полотенцем, с заплатами из старой простыни в розовую полоску, вспоминаю. и капуста нынче не та, и радость – тоже. 3 «из гроба вставала в ночном свету…» из гроба вставала в ночном свету манила рукой ласковою рукой белыми губами шевелила: до сих пор ничья до сих пор хочу быть тобой с утра оказывалось: не здесь серый снег скрипел на зубах за поворотом каждым в каждых словах молодость-вертопрах тихий сквозняк тихий точно она пробирал до самых костей обернувшись оказывался перед самим собой понимая: память гибельна и нежна Из переводов А. А на старых фотографиях глаза кажутся прозрачными и невидящими: проведи перед лицом ладонью, смахни паутину времени – не шелохнутся, узнавая за твоей спиной кого-то, вглядывающегося в них: не улыбаясь ему, не отрывая от него взгляда: замерший воздух, декабрьский: вспыхнувший, прогоревший. так кто-то много лет спустя будет пытаться узнать в наших снимках нас же самих, наши тепло, боль и ясность, не понимая: вот то единственно достоверное, что осталось — одна сидит, вторая, стоя, опирается на её плечо. наши невидящие глаза видят чудовищ за твоей спиной. 20 банок варенья 1 «Когда в 1947‐м отменили карточки на хлеб…» Когда в 1947‐м отменили карточки на хлеб, они всей комнатой собрали деньги и не пошли в училище. Днем в общежитие пришла Марья Ивановна/Елизавета Васильевна/ Ольга Петровна (имя не сохранилось, сколько их было, таких Марь Ванн), узнать, что случилось, почему пропускают занятия в нашей лучшей из стран наши будущие лучшие жены, матери, педагоги, открыла дверь, увидела: на столе лежало несколько буханок хлеба, дымились стаканы с пустым кипятком, вокруг сидели, замерев, Люська – с набитым ртом, Валька – с куском хлеба в каждой руке, Анька – только хотевшая облизнуть палец с крошками (собрала со стола всё, чтобы ни одной не упало). Марь Ванна тихо сказала: «Да вы сидите, сидите, ничего», Вышла, закрыла дверь, заплакала. Сделала вид, что ничего не было. Не было ничего, понимаете? 2 «В 43‐м лето оказалось очень сырым…» В 43‐м лето оказалось очень сырым. Картошка сгнила прямо на грядках — осенью выкапывали одну слизь. Зимой люди опухали, становились похожи на эту картошку, которой не было: водянистые, с земляными лицами, с обкусанными от голода губами — хоть чуточка какого-то мяса. Колхозные лошади и вовсе ходить не могли. Висели в стойлах на подвесах под живот: В прямом смысле – между небом и землею. В переносном смысле – между землею и небом. Школу в деревне закрыли, всех детей перевели в районную: каждый день – 9 километров туда, 9 километров обратно, каждый день – 50 грамм ржаного хлеба с полынью. Если везло – давали кукурузный. |
