То, что Гранин явился непосредственной причиной гибели Морриса, не вызывало сомнений. Но Гранин – чемпион мира, и на его счету почти два десятка выигранных Гран-При. И по очкам, и по общим характеристикам он был лучшим водителем в мире, и кто же осмелится осуждать такого человека. Такое не принято в мире автоспорта. Поэтому все это трагическое происшествие определили как гоночный эквивалент божьего деяния и, скромно опустив занавес, дали понять, что все закончено.

Глава 4.

Темпераментные итальянцы не скрывали своих истинных чувств. Плотная толпа, что собралась в этот день на трассе Монца была крайне возбуждена и напряжена. Когда Гранин, опустив голову, скорее плелся, чем шел, вдоль трека, направляясь из зала, где велось следствие, к пункту обслуживания фирмы "Дрим-Моторс", выражение чувств толпы стало громогласным. Вопли, сопровождаемые энергичной жестикуляцией, свист и просто гневные выкрики были не просто страшными, но и угрожающими. Зрелище было отнюдь не из приятных. Казалось, не хватает только искры, чтобы разгоряченная толпа не учинила расправу над Граниным. Очевидно, именно этого и опасались полицейские, которые взяли его в кольцо и оттесняли наиболее ретивых, хотя по выражению их лиц было понятно, что и они разделяют чувства своих соотечественников.

Отставая на несколько шагов от Гранина и окруженный по бокам Дреминым и Видовым, шел еще один человек, мнение которого явно совпадало с мнением зрителей и полицейских. Гневно дергая за ремешок свой шлем, как и Гранин одетый в белый с красным комбинезон, Николай Князев кривил свое красивое и мужественное лицо, растиражированное многими журналами как секс-символ автоспорта, в злобной гримасе. Князев по своему характеру был заносчив и имел слишком высокое мнение о самом себе, считая всех окружающих его людей, в том числе и товарищей-гонщиков, недоразвитыми подростками. Разумеется, круг его общения был ограничен. Но обиднее всего Князю, как прозвали в профессиональной среде Николая, было то обстоятельство, что, каким бы блестящим водителем он ни был, он все же чуть-чуть не дотягивал до Гранина. И это обострялось сознанием того, что, как бы долго и отчаянно он ни старался, ему никогда не удастся преодолеть это "чуть-чуть". Князь завидовал Гранину черной завистью и тихо ненавидел его. И сейчас, разговаривая с Дреминым, он не делал ни малейшей попытки понизить голос, что при данных обстоятельствах не имело никакого значения, так как из-за воплей толпы Гранин все равно не смог бы расслышать, что говорит о нем его товарищ по команде. Правда, было ясно, что Князев не понизил бы голос и при других обстоятельствах.

– Божье деяние! – горькое удивление в его голосе было почти искренним. – О, боже ты мой! Вы слышали, какое определение дали эти кретины?! Непреднамеренная ошибка пилота!

– Ты не прав, Ник, – Дремин положил руку на плечо Князева, но тот в раздражении стряхнул ее. – Если посмотреть только с внешней стороны, то можно говорить лишь о непреднамеренном убийстве. Но и эта формулировка слишком строга. Никто не застрахован от роковой случайности, от ошибок, в конце концов. На каждом Гран-При две-три машины теряли управление. – Он вздохнул.

– Теряли управление! – Не находя слов, что было ему несвойственно, Князев театрально возвел глаза к небу, словно ища подсказки свыше. – О, боже! Вы же сами все видели на экране. Несколько раз прокрутили, с разных точек… Он и не думал тормозить, потому что зарвался. А вы говорите – божье деяние! Ну, конечно, конечно, божье деяние! А все потому, что он взял подряд пять Гран-При, и потому, что в прошлом сезоне стал чемпионом и в этом, похоже, станет снова!..

– Что ты имеешь в виду?

– Как будто вы сами не знаете, что я имею в виду! Отлично знаете, черт бы вас побрал! Ведь если вы снимите его с дистанции, на команде можно ставить крест. Равнозначной замены ему не найти, тем более в разгар сезона, да и спонсоры не обрадуются. Убрать чемпиона! Как бы не так! В рекламу вложены миллионы, а без Гранина команда не будет стоить и гроша! Нам же нужны такие гранины, разве не так? Даже если они убивают людей…

– Я думал, что он – твой друг.

– Само собой! Но ведь и Алекс был моим другом. Как все…

На такую реплику нечего было возразить, и Дремин промолчал. Князев, видимо, высказал все, что хотел, и тоже замолк, скривив гримасу отвращения и презрения.

Молча и без происшествий под усиленной охраной полицейских все четверо добрались до бокса. Ни на кого не глядя и не сказав никому ни слова, Гранин устремился через помещения к павильону на площадке. В свою очередь никто из присутствующих – а здесь собралась вся команда, включая механиков, администраторов, инженеров и водителей трейлеров – не попытался остановить его или заговорить с ним. Никто даже не обменялся с другими многозначительными взглядами – к чему подчеркивать то, что и так бросается в глаза? Главный механик Варламов просто сделал вид, что не видит Гранина, и подошел к Дремину. Главный механик, признанный мастер- виртуоз совего дела, был уже не молод, и его изборожденное глубокими морщинами и покрытое густым загаром лицо имело такое выражение, будто он тяжело страдал несварением желудка. Он спросил:

– Гранина, конечно, оправдали?

– Конечно?.. Я вас не понимаю.

– Ну вот! Неужели не ясно, что, если осудить Профессора, это значит отбросить автоспорт на десять лет назад? Кто же такое позволит? Ведь в команду вложены миллионы и только с одной целью – сделать всех этих иностранцев на их же треках! Разве не так, босс?

Ничего не ответив, Дремин задумчиво посмотрел на Варламова, потом бросил мимолетный взгляд на все еще не убравшего злобную гримасу Князева и, наконец, отвернулся и подошел к искалеченной машине Гранина, которую механики уже поставили на колеса и затащили вглубь бокса к подъемнику. Дремин не спеша осмотрел ее, обойдя вокруг, задумчиво постоял склонившись над водительским сидением и даже попробовал повернуть штурвал. Рулевое колесо вращалось плавно. Потом он выпрямился, потер подбороток и протянул:

– Н-да, интересно!..

Варламов холодно взглянул на него. Его глаза выражали неудовольствие и скрытую подозрительность. Он произнес:

– Эту машину готовил лично я, босс.

Дремин лишь пожал плечами, последовала долгая минута молчания. Наконец, он сказал:

– Знаю, Василич, знаю… Знаю и то, что лучше вас этого никто не делает… Вы у меня с первых дней, так что не станете молоть чепухи. Я должен знать, что же произошло на самом деле? Сколько вам нужно времени?

– Вы хотите, чтобы я начал немедленно?

– Разумеется…

– Пять-шесть часов, – Варламов говорил сухо: он был обижен и не скрывал этого. – От силы – восемь.

Дремин кивнул и, взяв Видова под руку, хотел, было уйти, но в последнее мгновение остановился. Князев и Дремин-младший тихо разговаривали о чем-то, и хотя слов не было слышно, враждебные жесткие взгляды, которые они бросали внутрь павильона на Гранина и на его бутылку с бренди, были достаточно красноречивы. Дремин отвернулся и с сожалением вздохнул.

– Сегодня у Сержа друзей не прибавилось, не так ли?

– Да, все ополчились на него… А вон еще один, жаждущий мести, – сказал Видов, кивком указав в сторону человека в голубом комбинезоне, решительно шагающего к боксу с таким видом, будто у него было что-то на уме. Это был латыш Валдис Бразаускис – гонщик "номер один" второй российской команды, пробившейся в число "грандов" автоспорта благодаря щедрости компании-конкурента, чье название красовалось на груди и спине его комбинезона. В этом сезоне он выиграл лишь один кубок Гран-При, но всегда приносил своей команде очки и, деля четвертое-пятое место с немцем Акселем, после гибели Морриса имел неплохие шансы в борьбе за чемпионскую корону. Как и Князев, это был холодный и недружелюбный человек с манией величия и потому весьма заносчивый и надменный. У него было мало друзей, если таковые вообще были, и неудивительно, что эти два человека, самые непримиримые соперники на трассах, в жизни были близкими приятелями.