Печальная истина, однако, заключалась в том, что Дремин чаще был прав, чем неправ, о чем ясно свидетельствовал вид дрожащей фигурки, поникшей рядом с ним за столом. Если какой-нибудь человек и одолевал вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну самоотрицания и приятия конечного краха, то этим человеком, несомненно, был Серж Гранин – надежда российского автоспорта и до этого дня – выдающийся гонщик мирового класса. Ведь, несмотря на то, что в прошлом году он стал чемпионом международных гонок и что, выиграв уже подряд пять Гран-При в нынешнем сезоне, он мог, по всем прогнозам, снова завоевать чемпионский титул, его нервы и воля, очевидно, были непоправимо надломлены. И Дремин, и Видов ясно понимали, что – проживи он хоть сто лет – обугленный призрак Алекса Морриса будет преследовать его до конца дней.

По правде говоря, те, кто имеет глаза, чтобы видеть, могли и раньше заметить кое-какие признаки, а у гонщиков и механиков глаза что надо. Эти признаки появились уже после после второй гонки, выигранной им в этом сезоне.

Гранин никогда не отличался особой общительностью, но после происшедшего на трассе инцидента стал еще более сдержанным и молчаливым, а если и улыбался, что случалось все реже, улыбка эта была пустой, как у человека, который не находит в жизни ничего, чему бы стоило улыбаться. До сих пор самый хладнокровный из гонщиков, учитывающий любую мелочь, и враг любого лихачества, цена которому – человеческая жизнь, он стал понемногу отступать от своих высоких принципов и все меньше заботился о безопасности, хотя и продолжал свой триумфальный путь на мототреках Европы и всего мира. Но теперь он завоевывал один за другим трофеи Гран-При с риском для себя и своих товарищей, словно вопреки всему, что мешало поставленной цели. Его езда стала неосторожной и даже порой опасной, и другие гонщики, при всей их крепкой профессиональной закалке, явно испытывали перед ним некий страх, ибо вместо того, чтобы оспаривать у него повороты, как это было прежде, почти все они теперь предпочитали без борьбы пропускать его вперед, когда сзади появлялся бело-красный "Порше". Правда, последнее бывало редко, поскольку Гранин придерживался простой и эффективной формулы успеха: сразу проскочить вперед со старта и оставаться до конца лидером.

Теперь все больше людей заявляли, что его самоубийственное соперничество на гоночных трассах означало битву не против равных, а против самого себя. Становилось все очевиднее, что эта битва была единственной, которую он никогда не сможет выиграть, что его последняя отчаянная ставка против сдающих нервов ни к чему не приведет, что настанет день, когда поток удач иссякнет. И вот теперь такое случилось – с ним и с Алексом Моррисом, и Серж Гранин на глазах у всего мира проиграл свою последнюю битву.

Не исключено, конечно, что он останется на треках и будет еще сражаться, но одно казалось совершенно очевидным: никто не понимает с большей ясностью, чем сам Гранин, что его лучшие дни уже позади.

Гранин снова потянулся к бутылке, уже наполовину опорожненной, но руки по-прежнему дрожали, и лишь малая часть жидкости попала по назначению – настолько неуверенными и неуправляемыми были его движения.

Дремин мрачно взглянул на Видова, пожал плечами – жест не то отречения, не то принятия неизбежного, и выглянул из павильона. За его дочерью уже прибыл фургон "скорой помощи", и он поспешил туда, так и не сказав ни слова.

Видов подошел к умывальнику, налил воды в пластиковое ведерко и принялся обмывать лицо Гранина губкой. Казалось, Сергею было все равно, что будет с его лицом. О чем бы ни думал он в те минуты, а при данных обстоятельствах только полный идиот не прочитал бы его мыслей, все его внимание сосредоточилось на этой бутылке бренди. Гранин был сейчас воплощением одной единственной потребности, одного неумолимого желания, а именно – немедленного забвения.

Пожалуй, оно и к лучшему, что ни Гранин, ни Дремин, ни Видов не заметили человека, стоящего за трейлером и всем своим видом показывающего, что больше всего на свете ему хочется, чтобы Гранин вообще перешел в мир вечного забвения. Лицо сына Дремина, этого улыбчивого и дружелюбного подростка, сейчас омрачала грозовая туча – выражение как будто и немыслимое для человека, вот уже несколько лет до последних минут считавшего Гранина своим кумиром.

Дмитрий перевел взгляд на машину "скорой помощи", куда внесли его окровавленную сестру, и немыслимое перестало казаться немыслимым. Он повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на Гранина, и в этом взгляде было столько ненависти, сколько вообще может выражать взгляд шестнацатилетнего подростка.

Официальное расследование трагического инцидента, проведенное почти сразу после несчастного случая, как и предполагали, не выявило никакого злого умысла со стороны Гранина, чья машина послужила причиной катастрофы. Официальное расследование Федерации почти никогда не выявляло конкретного виновника. Так было каждый раз, когда кто-то из автогонщиков погибал или калечился на трассах, что происходило едва ли не каждый сезон, хотя в последние годы катастроф со смертельным исходом случалось все меньше благодаря все более ужесточаемым требованиям безопасности, принимаемым после каждого такой трагедии. Но какими бы жесткими не были правила, как бы тщательно не готовились машины, а техника, испытывающая колоссальные перегрузки, порою все же подводила пилотов. Водителей четырехколесых монстров не даром звали именно "пилотами". На скорости в триста километров в час, чтобы правильно среагировать на нештатную ситуацию, судьба отводила ничтожные доли секунды, да и то не из каждой такой ситуации можно было выйти без потерь. Если же приплюсовать еще и огромные физические и психологические нагрузки, испытываемые этими парнями в течении многочасовых гонок, то даже пилоты сверхзвуковых истребителей вряд ли подвергались такому же прессу. Во всяком случае, профессия автогонщика давно считалась одной из самых опасных (и потому одной из самых высокооплачиваемых). Ни один здравомыслящий человек не посмел бы заподозрить злой умысел кого-нибудь из гонщиков при столкновении с товарищем. Любой такой контакт был чреват непредсказуемыми последствиями как для одного, так и для другого. Только самоубийца мог бы пойти на преднамеренное столкновение, хотя "война нервов" велась на треках постоянно. Профессионалам было хорошо известно, что в подавляющем большинстве случаев катастрофы случались из-за поломок техники или ошибок пилотов, реже по какой-то иной трагической случайности, но все равно причина должна быть найдена, и именно в этом состояла задача следствия.

Конкретного виновника не нашли и на этот раз, хотя несколько тысяч зрителей на главных трибунах, не колеблясь, возложили бы вину на плечи Гранина. Но еще больше его обличали многочисленные видеозаписи. Все происшедшее на трассе зафиксировали несколько камер, в том числе и та, что была установлена на машине Гранина. Развитие ситуации длилось не больше двадцати секунд, и именно этот отрезок времени комиссия экспертов, судей и представителей международного комитета очень внимательно просмотрели несколько раз, прежде чем вынести предварительный вердикт. Он звучал довольно обтекаемо и нейтрально, но смысл витиеватой формулировки сводился всего к двум словам: "ошибка пилота", то есть Гранина.

Из видеозаписей было видно, что, лидировавший на протяжении двух третей дистанции, Гранин со своего второго пит-стопа ушел с большой задержкой, растеряв все преимущество перед идущим вторым Алексом Моррисом на специальной версии "Феррари F-50", существенно измененной по сравнению с базовой моделью и адаптированной именно для гонок в классе прототипов. Механики команды почему-то провозились с заменой колес на целых десять секунд больше норматива, и это заставило Гранина если не занервничать, то, во всяком случае, потерять чувство уверенности. Сразу от своего бокса он ринулся вперед, пытаясь восстановить утраченное преимущество, однако все же пропустил Морриса на первую позицию. Князев же заехал на пит-стоп двумя кругами раньше. Замену колес и дозаправку команда провела блестяще, и Князь смог прорваться в группу лидеров, выйдя на пятую позицию. Следующие три круга стали настойщим полем битвы между этими двумя выдающимися пилотами, реально претендующими на чемпионский титул. "Порше" Гранина мчался по трассе как никогда прекрасно, штампуя на каждом круге лучшее время и постепенно приближаясь к ярко-красному "Феррари". Уже через два круга после пит-стопа он висел у Морриса на заднем колесе, а на третьем предпринял несколько атак, но Алекс был не из тех, кто уступает. Обе машины вышли на длинную прямую "ноздря в ноздрю", и ни одна из них не могла опередить другую ни на метр. Обе так и мчались на пределе мощности двигателей, развив перед поворотом скорость в триста двадцать километров в час и настигнув отставшего на круг Ито Сузуки на прототипе "Мицубиси-HSR-W4". Обычно этот скоростной поворот гонщики проходили примерно на ста восьмидесяти, а затем на довольно коротком прямом отрезке старта-финиша перед главными трибунами и боксами снова разгонялись почти до двухсот семидесяти. Поскольку Гранин шел слева от Морриса и со своей позиции мог войти в поворот лишь по малому радиусу, ему еще предстояло обойти "Мицубиси" японца, движущегося тоже по внутренней стороне трека. Было ясно, что на повороте Моррис сможет оторваться от Гранина за счет большей скорости на внешнем радиусе и отсутствия помехи. И вот тут Гранин и допустил роковую ошибку, решившись на рискованный маневр. Когда его "Порше" почти уперся в зад "Мицубиси", он чуть притормозил, пропустив вперед "Феррари", а затем буквально выстрелил из-за спины японца, включив форсаж турбокомпрессоров. В поворот Гранин вошел, отставая от Морриса на корпус, но не спешил сбрасывать скорость. Дилетанты восприняли бы это как самоубийственное безрассудство, но Серж не был дилетантом. Он прекрасно изучил возможности машины и рассчитывал на свое "секретное оружие" – новое антикрыло, которое должно было изменить угол атаки на вираже и еще сильнее прижать машину к асфальтовому полотну, увеличив сцепление шин. Моррис же, как и ожидалось, был вынужден притормозить, чтобы не вылететь с трассы. Когда обе машины почти сравнялись, произошло невероятное. "Порше" вдруг резко потащило вправо к внешней обочине трека, и от его покрышек сразу же повалили клубы сизого дыма. На скорости в двести километров в час Моррис не имел ни малейшей возможности ни затормозить, ни уклониться от столкновения, что могло бы спасти его. В момент столкновения правое переднее крыло "Порше" ударило в колесо машины Морриса, и его волчком завертело на вираже. Последствия для Гранина были весьма серьезными, для Морриса же они оказались фатальными. Даже сквозь рев моторов и визг шин звук лопнувшего колеса "Феррари" прозвучал орудийным выстрелом, и в этот миг Алекс был обречен. Его ярко-красный "болид", полностью потеряв управление, превратился в бездушное механическое чудовище, стремящееся к самоуничтожению. Оправдывая свое прозвище, машина, словно выпущенный из катапульты камень, метеором пронеслась над зеленой лужайкой, перемахнув по воздуху сотню метров, рухнула на широкую щебенчатую полосу, дважды перевернулась и, встав на колеса, тут же вспыхнула факелом. Все это время Моррис продолжал сидеть в машине, пристегнутый ремнями к креслу и запертый в машине, как в ловушке. Скорее всего, он уже был мертв еще до того, как "Феррари" загорелся, ведь при таком резком боковом ударе шейные позвонки так легко ломаются (примерно так погиб и великий Сенна на довольно простом и сотни раз пройденном им вираже).