Однако, огромна мора между ними, велика, пустынна. Совсем пустой кажется оттого, что так велика.

А когда Хот бродил по ней, она и была пустой. Почти. Только звери, рыба да птицы.

Долго бродил Хот в одиночестве и понял однажды, что он одинок, и затосковал.

– Я вдоволь ем лувикту, – сказал он, – но здесь ее слишком много для меня одного.

Тогда он потерся о глыбу льда, и возникло все племя оронов.

– Вот вы, – сказал им Хот. – Поедайте лувикту, плодитесь и живите. Этот эджуген, весь этот край для вас, хотя и не я его создал. Но я вас здесь поселил.

Все олья были тогда улики- дикие. Разбежались они стадами по безбрежной море, стали плодиться жить, поедать лувикту.

Изначальный Хот теперь бродил меж ними, радуясь, что есть отныне в море похожие на него, и что не так уж она пуста.

А потом пришла зима. Выскочил Белый Зверь, морозный, холодный- глаза изо льда, но горят студеным пламенем. Как замерзшие звезды, как сполохи зимнего огня в темном небе.

Завыл Зверь- стал кругом снег, закружились вьюги. Плюнул Зверь- сковало все льдом, промерзли насквозь, застонали кривые туахан-масы на сопках, побросав красивые иголочки, превратились в мертвые пни, застывшие коряги. Дунул Зверь- загудели, замели холодные хаусы, полетело над морой снежно- ледяное крошево.

Стало плохо Хоту. Как плохо было в вечных льдах, откуда он пришел в мору. Белый Зверь гнался за ним во льдах и пришел следом.

Разбежавшиеся повсюду улики страдали, гибли от холода, но и учились выживать. Ничего они не знали, ничего не хотели кроме того, что заповедовал им Хот.

Иные же ороны пришли к Хоту и взмолились:

– Отец, трудно нам!

Хмурился Хот, потрясал в печали рогами.

– Отец, не хотим быть дикими. Пропадем. Только дичайшие выживают сейчас. Хотим, чтобы о нас заботились, того и сами заботой оделим.

Хот внял. Пошел к горам, потерся о черный камень. Появился так человек, луорветан.

– Ок! – воскликнул он. – Кто это я?

– Ты человек, – молвил мудрый Хот.

– Хо… – почесал в затылке человек.

Все поведал тогда ему Хот и напоследок наказал заботиться об олья- детях своих, братьях человека.

С тех пор живут вместе луорветан и орон.

А дикие улики так и бегают по море.

Кто-то измыслил такую сказку, будто некий Сэнжой- огромный улик- самец, вожак, сказал однажды всем диким олья:

– Луорветаны на нас охотятся, Белый Зверь губит нас. А когда приходит тепло, нам нет покоя от ыргахов- свирепых оводов, и от различного зверья. Но мы гордые, мы сильные, мы выживаем. Бегаем по море где хотим, плодимся, поедаем лувикту. Мы свободны как ветер, и это наша мора. А домашние олья, небось, дают человеку гораздо больше, чем получают взамен. Высокую цену платят они, а за что? Наша плата тоже высока, но мы знаем, что она- за свободу. И только в борьбе!

Когда и чьими устами произнес Сэнжой эту речь- неизвестно.

А вот Хот, после того как устроил жизнь своих детей, ушел сражаться с Белым Зверем.

Постоянно Белый Зверь отступает назад во льды. Но ненадолго, ибо он слишком силен. Он возвращается, и снова- долгая, изнурительная борьба. Поначалу он будто бы побеждает, но не сдается и Хот. Каждый раз, собравшись с силами, поддевает Зверя рогами, гонит обратно во льды. Только для этого Хота нужно кормить. И поскольку человек заботится об олья, человек обязан кормить и Хота.

А еще изначальному орону в его великой борьбе помогают различные светлые духи. Кое-кто говорит, что это Хот помогает им, а основную борьбу ведут именно духи и божества.

Много злых духов помогает и Белому Зверю. Или это он помогает им- как знать?

Главное, что приходит зима- долгая, бесконечная. Но потом непременно возвращается тепло- бурное, красивое, радостное.

К Архатаху, далекому Архатаху… много кос пути впереди. Бела, чиста мора. Путь безрадостный.

Вот Руоль: смуглое лицо, маленький нос, череп узкий, черные глаза, черные волосы, заплетенные в косу. Вся одежда оронья, начиная от треухой шапки кли из шкуры молодого олья, кончая кумасами- обуви из шкурок с ног олья. Еще на нем подбитая мехом ровдужная доха, меховая шуба поверх, ровдужные штаны, и другие штаны, которые на каждую ногу натягиваются отдельно- сотуро.

Руки в варежках держат трость для погонки, впрочем, олья понимают ездока и без нее. Шуба у Руоля длиннополая, мехом наружу, а на ногах, поверх камусов, еще меховые галоши.

Руолю тепло, тем более что день сегодня ясный, безветренный- к оттепели. Тепло ему снаружи, но какой холод внутри.

– Где этот проклятый старик? – вскричал князец Ака Ака. – Ну-ка приведите его сюда!

Два калута- воина- слуги с поклонами вышли из юрты. Толстый, злой, взбешенный Ака Ака откинулся на подушки, сидя на своем любимом кулане- меховом коврике.

Велик князец Ака Ака! Безгранична его сила, власть, бесчисленны его стада. Есть у него прекрасный сарай- огромное, богатое, живописное стойбище над рекой Ороху, в месте, называемом Баан. Туда Ака Ака приходит во время тепла. Стойбище так и зовется- Баан- сарай. Там у князца есть несколько неразборных жилищ, много амбарушек, просторный раль- загон для олья. Никто не может останавливаться там на время тепла, кроме Аки Аки. Сейчас, однако, Сэи, и князец находится в холмах, в местах, называемых Сыла, по имени протекающей здесь речки.

Он сидит в своей большой богатой юрте, глаза его гневно сверкают.

Вернулись калуты, толкнули на пол худого, измученного старца. Длинные, редкие седые волосы, порванная жалкая одежонка, кровь на темном, изрезанном морщинами лице со впалыми щеками, тонкие, ослабшие руки, связанные ремнем.

– Ближе его.

Калуты подтолкнули распростертого старика. Ака Ака поднял ногу, обутую в сапог из мягкой кожи (внутри жилища было тепло, даже жарко), лениво пнул старца, чтобы тот не валялся мешком, потом, когда старик слегка приподнялся, трясясь от слабости, поддел его подбородок носком сапога, заставив смотреть на себя.

– Теперь ты будешь говорить, Тыкель.

Старик закрыл воспаленные глаза.

– Я уже говорил. Мне ничего не известно.

– Врешь, огор! – Ака Ака от злости вскинулся, подался вперед.

Один калут замахнулся плеткой.

– Подожди, – остановил Ака Ака. – Тыкель, несчастный, почему не образумишься? Понравилось тебе страдать? О, ты еще узнаешь настоящее страдание!

Старик молчал; князец посмотрел на него с презрением и сожалением.

– Послушай меня, огор… откуда такое упрямство? Разве ты не понимаешь? Разве не видишь, что произошло? Как ты можешь? Или у тебя нет сердца? Зачем покрываешь злодея? – голос Аки Аки смягчился, стал как будто более искренним, даже сдерживаемая боль послышалась в нем.– Только скажи мне, прошу тебя. Клянусь, я тебя тут же отпущу. Я тебя даже награжу.

Старый Тыкель опустил голову.

– Ничего не знаю.

Калут, по знаку, махнул плеткой; старец со стоном повалился.

– Как не знаешь! Говори, жалкий!

Войдя во вкус, калут снова замахнулся. И снова Ака Ака остановил его.

– Где его прячешь, скажи мне. Ладно, может, не прячешь. Но ведь знаешь, куда бежал, а? К кому? Кто его прячет? Кто из его дружков? Охотник? Этот наглец Акар? Или Кыртак? Или кто еще? Говори! Я ведь всех найду. Я же всех заставлю страдать. Познаете истинный джар! Хочешь спасти друзей, Тыкель?

Молчание. Потом:

– Ничего не знаю.

– Глупец! Эй вы! Найдите мне всех, притащите сюда! Кого- кого! Дружков проклятых! Всех, у кого он может прятаться. Всех, кто может знать, где он прячется. Ты слышишь, Тыкель? Еще не поздно. Скажи лучше ты мне, я уважал тебя когда-то.

– Я ничего не знаю. Это правда.

– Ну-ну. Эй, давайте его обратно. Со! Посмотрим, что скажет Оллон- шиман.

Слабого старика увели, вернее, унесли волоком.

– Найду я его, – сказал Ака Ака, сжимая кулаки. – Найду. Обязательно найду. От меня не уйдет.

Шиманы говорят с духами, шиманам ведомы многие тайны. Даже Хот- создатель не знает иного из того. По крайней мере, некоторые так похваляются.