— Рада это слышать. Именно такая информация мне и нужна. В любом случае, поверь, мне не хочется знать о твоих неудачных отношениях с Дейзи, но наши зрители хотят. Так что, пожалуйста. Просвети меня.

— Я встретил её в гастрольном туре по Миссисипи, — сказал я. — Она работала в баре, куда мы зашли после шоу, и у нас всё закрутилось. В ту ночь она уехала со мной из города и не возвращалась до тех пор, пока я не расторг нашу помолвку.

— Как долго вы были вместе?

— Года три, наверное, — ответил я. — Мы хорошо проводили время, и Дейзи была милой девушкой, но, всё же, она не стала самой большой любовью моей жизни, и продолжать отношения было бы несправедливо по отношению к ней. Я хотел жениться на ней, потому что думал, что она сможет меня излечить.

— Излечить тебя? — её губы скривились в улыбке, как будто она находила забавным, что я объявил себя сломленным.

Если бы она только знала.

— Я думал, она сможет заставить меня полюбить так же сильно, как я любил тебя.

Дакота громко сглотнула, щёлкнула ручкой, отложила её в сторону и остановила диктофон. Она взглянула на меня, её жёсткий фасад растворился, и передо мной предстала девушка с остановившимся взглядом и самой грустной улыбкой, которую я когда-либо видел.

— Что ты делаешь? — её голос завораживал, словно ласковый огонь.

— Я, Кота? Просто я выполняю своё обещание. Я вернулся за тобой.

Эддисон всегда отчитывала меня за то, что я была такой холодной. Она говорила, что я тверда, как алмаз, что я отказываюсь впускать людей и показывать им свои недостатки. Трещины в алмазах делали их слабыми. Я провела всю свою взрослую жизнь, убеждая себя и всех вокруг, что я сильная. И никогда не позволяла трещинам стать видимыми.

И как только я вышла замуж за Харрисона и вошла в его семью, то поняла, что все они тоже бриллианты: твёрдые, блестящие и отполированные снаружи, скрывающие свои трещины от остального мира. Так поступали люди из манхэттенской элиты. Впервые в жизни я почувствовала себя комфортно. Для меня нашлось место в мире среди других людей, которые знали, как притворяться, что всё всегда было прекрасно, несмотря ни на что, особенно когда это не так.

Но к тому времени, когда я осознала, что жить как бриллиант – это не совсем то, что мне нужно, было уже слишком поздно. Это стало моей сущностью. Я носила свой идеальный фасад, как хорошо сшитое пальто, снимая его вечером, когда оно становился слишком тяжёлым, и надевая его каждое утро перед выходом из квартиры.

— Они сказали, что ты не очень-то привлекательна на камеру, — сообщил мне Харрисон после моего первого неудачного прослушивания в двадцать три года. Его слова ранили моё эго, но я отчаянно хотела стать лучше. Стать совершеннее. — Мы должны это изменить. Сделать тебя мягче. Я позвоню завтра. Может быть, дело в твоих волосах. Не так обрамляют лицо?

Я занималась и оттачивала идеальный образ, как будто от этого зависела моя жизнь. Часы, потраченные на тренировку улыбки перед зеркалом, переделку моего кентуккийского гнусавого говора в мягкий среднезападный акцент и обучение тому, как сдерживать слёзы во время эмоциональных новостей, сполна окупились в тот момент, когда меня пригласили вести шоу по выходным.

И вот пять лет спустя я сидела лицом к лицу с Бо, впервые за десять лет ослабив защиту. Показывая свои трещины. И это было больно. Физически больно.

Слова не могли вырваться наружу из-за страха того, что я должна сказать.

— Ты в порядке? — спросил он, поднимаясь, чтобы подойти ко мне.

Я завидовала таким людям, как он, людям, которые не боялись носить свои эмоции, как любимую старую футболку, легко и удобно.

— Да, в порядке, — солгала я, отмахиваясь от него. Схватив салфетку из лежащей рядом коробки, украшенной примитивно нарисованными берёзовыми ветками, промокнула уголки глаз. Я любила Бо. Без сомнений. Мечтала о том дне, когда он скажет, что всё ещё любит меня. Но время сейчас было неподходящее. — Немного поздно, тебе не кажется?

— Поздно?

— Чтобы вернуться за мной.

— Мы не назначали дату.

— Знаю, но слишком много произошло в наших жизнях. Мы два очень разных человека, живущих двумя очень разными жизнями. Ущерб уже нанесён, — всё было не так, как я думала, не так, как сто тысяч раз представляла себе до этого. Я покачала головой, наслаждаясь тем, как чудесно слышать его слова о том, что он любит меня и, представляя, как ужасно будет, когда я расскажу ему о ребёнке, о существовании которого он даже не подозревал.

Его ребёнке.

— Какой ущерб? — спросил он.

Я покачала головой.

— Я уже не та девушка. Думаю, ты разочаруешься, если мы будем такими сумасшедшими, что на этом этапе нашей жизни решим снова сойтись.

— Возможно, я тебя больше не знаю, — выдохнул Бо. — Но я знаю, что чувствую. И, чёрт возьми, Дакота, ты единственная даёшь мне почувствовать себя дома.

— Ты провёл со мной всего пять часов за последние десять лет, — засмеялась я. — Ты просто хочешь, чтобы я стала такой, какой была раньше. Но я не она. Не была ею очень долгое время, и никогда не буду ею снова.

— Я безумно скучал по тебе, — сказал Бо, прижимая руку к сердцу. — Иногда это накатывало волнами. Иногда топило меня.

Я хотела сказать ему, что это чувство взаимно. Но вместо этого не стала раскрывать карты, и на моём лице не дрогнул ни один мускул.

— В каждой песне, которую я написал, есть частички тебя, — он встал, подошёл ко мне и заглянул в глаза. Потом наклонился, взял меня за руку и поднял на ноги. Накрыл мою щёку ладонью, заставив сердце мчаться галопом. Не прошло и двух секунд, как мои губы приоткрылись, безмолвно приглашая его повторить то, что он сделал в этот день раньше.

Я заставила себя забыть о поцелуе, когда появилась Айви, но больше не могла игнорировать то, что происходило между нами. Я тоже тонула, а он был моим воздухом. Его губы завладели моими сильнее, чем когда-либо прежде, вдыхая в меня жизнь и вызывая внутри шквал бабочек. Бо стал мужчиной. Взрослым мужчиной. Он набрал вес и нарастил мышцы. Возмужал и стал сдержаннее. Стал влиятельным. Стал человеком, который знает, чего хочет, и не боится это взять.

И он хотел меня.

Он мог заполучить любую женщину на всей планете, и всё же он хотел меня.

Прошло десять лет, но, когда мы оказывались вместе, он до сих пор был способен заставить меня чувствовать себя единственной девушкой во всём мире. И я ненавидела его за это.

Однако я была сильной и так легко не сдавалась. Моё сердце было укрыто привычной бронёй из смеси страха и гнева, толстой, как шерсть, и покрытой шипами, как колючая проволока: хорошо изолировано и защищено от любой потенциальной опасности.

— Ты понятия не имеешь, что делаешь со мной, Дакота. Что продолжаешь делать со мной после всех этих лет, — раздался приглушённый рык между поцелуями. Его губы оторвались от моих, скользя вниз по шее, в то время как руки медленно путешествовали вниз по моим бокам. Подцепив рубашку, он стянул её через голову, пытаясь взять то, что даже теперь считал своим. — Боже, ты так чертовски прекрасна.

Его пальцы ощупали пояс моих джинсов, ища пуговицу, а сам он продолжал осыпать меня мягкими, голодными поцелуями. Прижавшись ко мне своей твёрдостью, он вызвал дрожь, которая пробежала по моему позвоночнику и опустилась между ног. Он пробуждал во мне такое болезненное желание, какое никто другой после него не смог вызвать.

— Хочешь знать, почему я действительно бросаю выступать, Дакота? — томительно медленно прохрипел его голос, щекоча мою кожу. Бо опускался на колени, оставляя губами на теле горячие следы. Он начал стягивать с меня джинсы и намеревался продолжить говорить.

— Нет, — перебила я его. — Не делай этого.

— Что? — застыл Бо.

— Я не хочу, — мне с трудом удалось укрепить свою решимость и изо всех сил постараться не обращать внимания на доставляющий наслаждение жар, который заставлял желать его так сильно, что это причиняло боль. Моё тело могло просить и умолять всю ночь, но, в конце концов, мой разум победил бы. Так было всегда. — Я не хочу этого.