Побежала мать Олеси в соседнюю деревню за батюшкой, а Марья да Николаева мать сняли икону со стены, воды святой в кувшин налили и пошли к бане старой.

Полночь на улице. Темнота – хоть глаз коли. Потихоньку две тени к бане приблизились, слышат два голоса. Только один тихий, как ручеёк, – Олесин голосок шепчет, – а в ответ ей блеянье козлиное вторит.

И течёт «разговор» – то речь человеческая, то возгласы козлиные.

Перекрестилась мать Николая да как влетела в баню с налёта, как водой святой начала во все стороны кропить! За ней Марья громким голосом молитву читает, Богородицу на помощь зовёт.

Что тут началось! Заходили стены в разные стороны, скрип страшный поднялся, визг невыносимый. Зашипело всё вокруг, загудело. Вскочил Николай на ноги, и вдруг будто пелена с глаз Олеси спала.

Стоит перед ней чёрт рогатый. Весь в шерсти да с копытами. Хотел было в Олесю вцепиться, да мать Колина тут как тут – остатками воды-то и плесканула в его морду. Отскочил чёрт, как ошпаренный, зарычал да в трубу дымоходную и вылетел. Упала Олеся без чувств.

Сколько времени прошло, неведомо. Очнулась она в своей избе, а рядом матушка сидит заплаканная. Через пару дней лучше себя чувствовать стала, а через три уже к матери Николая пошла. Весь день прорыдали: сперва от горя, Коленьку оплакивая, а потом от радости, что успели Олесю из лап нечистого вырвать.

А книгу ту Олеся в печи сожгла, чтоб ненароком ещё кому на глаза не попалась.

Бежал маленький Санька, что было сил. Так хотелось раньше папки домой принести целую корзинку грибов и вручить её матери!

Пусть маманька гордится – вон Санька какой хозяйственный! Мамка порадуется.

Отец Саньку в лес часто брал. Про грибы рассказывал. Охоте не обучал пока, – к лесу приучал. Сашка папаньку очень любил. Строгий, но справедливый, настоящий хозяин в доме. Отец, хоть и держал Саньку в ежовых рукавицах, но злым не был, поблажки делал.

Мальчонка лес хорошо знал. Не один раз вдоль и поперёк с отцом хаживал.

Вот и сейчас, скрывшись от зоркого взгляда родителя, он нёсся вперёд к дому, зная, что нагоняй ему не устроят. И, когда до края леса оставалось совсем немного, Саня остановился и прислушался.

Среди летнего ветерка и птичьего гомона он услышал какой-то писк. Скулил щенок.

Поставив корзинку на землю, мальчик пошёл в сторону звука. Идти пришлось недолго. Под разлапистой ёлкой застрял в капкане маленький волчонок.

Чёрный, как смоль, комок трясся всем телом и крутился, пытаясь освободиться из ловушки. Передняя лапа была вся в крови. Увидев человека, волчонок уставился на него своими ярко-бирюзовыми глазами.

«Надо же, какие глаза, – подумал Санька. – Как самоцветы горят!»

Осторожно пробравшись под дерево, мальчик присел на корточки совсем рядом.

Волчонок, словно почувствовав, что перед ним ребёнок, перестал трястись и жалобно заскулил.

Сжалось маленькое сердечко Сашки, когда он увидел, как заплакал волчонок. Подойдя совсем близко, он, что есть силы, потянул за железки капкана в разные стороны. Но что мог сделать ребёнок?

Когда Санька понял, что силёнок у него не хватит, он вдруг произнёс, обращаясь к волчонку:

– Подожди! Я тятьку крикну, он поможет нам. И с этими словами мальчонка бросился прочь в лес.

– Папка, папка, – заверещал он, едва завидев за деревьями отца. – Там капкан, там кутёнок, он плачет, помоги, папка!

– Какой ещё кутёнок? – спросил отец, сдвинув брови.

– Обычный, – продолжал Сашка. – Ему очень больно.

Ускорив шаг, отец устремился за сыном. Подойдя к месту, где волчонок сидел в капкане и увидев его, отец нахмурился ещё больше.

– Кутёнок? – строго спросил отец. – Отойди, Саша, -сказал он и снял с плеча ружьё, которое всегда брал с собой в лес на случай, если придётся отбиться от хищника или подстрелить птицу к ужину.

Смекнув, что отец хочет пристрелить волчонка, Сашка вдруг заревел.

– Тятька, тятька, не стреляй волчонка. Он маленький совсем, он не злой.

– Отойди, Саша. Это он сейчас не злой, а вырастет – много зла от него будет.

– Не надо, тятька, не убивай, – ревел Санька и, будто не понимая всей опасности, бросился под ёлку и прикрыл собой зверька.

– Не стреляй, папка, миленький, он не злой, – твердил мальчонка и заливался рыданиями.

Громко вздохнув, отец опустил ружьё и полез под ёлку. Сильные мужские руки вмиг разжали стальные клыки капкана.

Освобождённый волчонок на трёх лапах, держа переднюю пораненную на весу, пятился от людей.

– Беги, беги отсюда! – крикнул Сашка и захлопал в ладоши, чтобы напугать животное. И, когда волчонок, рванув в гущу леса, скрылся из виду, Сашка обнял отца, прижавшись к жёсткой щетине своими мокрыми от слёз щеками.

– Спасибо, тятька, – прошептал он. – Ты самый лучший.

– Ох, Сашка, – устало произнёс отец. – Мягкотелый ты у меня! Сложно тебе придётся. Да смотри, не сказывай никому, что отец волка в лес отпустил. А то уши надеру!

Ещё раз, крепко обняв отца, сын поклялся, что никогда не раскроет тайну.

Выбравшись из-под дерева и взяв свои корзины, они поплелись домой.

Сашка слово сдержал. Ни одна душа не узнала, что с ними в лесу произошло. А со временем этот случай вообще стёрся из их памяти…

***

Шло время, шла жизнь, – постучалась беда. Начавшаяся война в каждый дом чёрную безысходность принесла. Почти всех мужиков с деревни на фронт забрали. Началась трудная жизнь. Настало время Саньке брать в руки отцовское ружьё да становиться хозяином в доме.

Мать, хоть и не старая, а как отца забрали, исхудала вся с горя. А Сашке нельзя было унывать. Кроме мамки, у него ещё сестра маленькая. Случись что, как отцу в глаза смотреть?

Жалость жалостью, а кушать хочется, да и мать с сестрой кормить надо. В лесу Сашка по животным не стрелял. Так и не пересилил он в себе любовь к ним.

А вот с птицами проще было. Когда в них попадаешь, они тебе, как животинка, на последнем вздохе в глаза не смотрят. И вот что странно: птицы на Сашкино ружьё будто сами вылетали. Как с неба на него падали. Не захочешь, а попадёшь! Пустой из леса юноша ни разу не выходил. Но и не стрелял до умопомрачения! Подбивал столько, сколько нужно, чтобы с голоду не умереть.

Бывало, пару раз ловил больше, чем надо, но это потому, что соседка пришла, волком воет. Пятеро детишек с голоду пухнуть начали. Мужика в доме нет, а дети – мал мала меньше. На ботве да репе сильно не зажируешь. Вот Санька для неё и подстреливал иногда, когда просила.

Завидовали Сашкиной матери. Хорошего сына воспитали. Он ей во всём поддержкой был! Сильный, смелый, к чужой беде участливый. Многим в деревне помогал, а для своих уж и подавно последние силы отдать мог. И мать, и сестра были за надёжной стеной.

Только вот чужая радость многим глаза колет!

И нет бы греться в лучах чужой доброты, так нет же: лучи эти погасить нужно, чтоб всем плохо было!

Извелась вся тётка Агафья. От зависти аж почернела вся. Вон, как Сашка по всей деревне, словно зерном, добрыми делами разбрасывается. И бабке Нюрке одинокой забор подправил. И сиротам соседским на обед утку принёс. Про огороды, старикам копанные, и говорить нечего!

А родной сын, Колька, только на лавке бока и отлёживает. Воды принести не допросишься! Везёт же некоторым…

К слову сказать, Санька к дому Агафьи не очень хож был. Заставал пару раз у колодца, вёдра помог дотащить. Да только подойдя к дому, встречал сына Агафьиного, увальня ленивого. Взял да и брякнул как-то тётке:

– Что ж это ваш Николай помочь не может? Чай, не болезный. Руки, ноги на месте.

– Ой, что ты, Сашенька, – запела Агафья. – Ещё как болеет, совсем силушки нет. Едим мало.

Хмыкнул парень, на рослого Кольку глядя, и, не сказав ничего, пошёл прочь. Больше он на глаза тётке Агафье старался не попадаться.

А Агафья меж тем злобу-то и затаила! И, когда совсем невмоготу стало, собралась она к своей сестре двоюродной в гости, в соседнюю деревню. Сестра та колдовать да ворожить умела. За хлеб да за муку и чёрными делами не брезговала. К ней бабы с деревень хаживали узнать про судьбу мужей на фронте. А некоторые кумушки друг друга так терпеть не могли, что ходили со злыми умыслами.