Метро. Очередной раз это метро. Полёт железного червя по кишкам пёстрого, как лицо старой проститутки, города. Серые, мёртвые лица людей, начинающих ежедневный забег на пути к целям, которые заставляют бежать ещё быстрей. К должностям, на которых надо нести большую ответственность и выполнять ещё больше работы. И всё, чтобы получать больше денег и удовлетворить потребности, причём даже не живота, а призрачные, не ясно, как возникшие, но такие невероятно жалящие взглядами общества потребности. Купить машину, квартиру, дорогой костюм, обвешаться украшениями, содержать жену и пару любовниц или мужа и любовников, или в любой другой комбинации. Это не важно, всё равно ничем из этого ты толком пользоваться не будешь, тебе просто будет некогда, тебе надо зарабатывать на следующее «благо». Но не дай бог у тебя чего-нибудь нет, тебя уничтожат взглядом окружающие серомордые. Будут обходить стороной как прокажённого. Ты не смог. Не добился. Слишком ленив и флегматичен для этого мира – вот что ты видишь в их выцветших от усталости и рутины глазах. А если ты говоришь, что тебе это не нужно – то всё ещё проще – ты сумасшедший или не созрел.

Запахи парфюма, сырости, перегара и стресса. Змеиный шёпот, мелькающие огни, сигналы телефонов, звонкая болтовня какой-то нимфетки. Когда же вы все сдохнете?! Или я. Без разницы. Лишь бы не видеть, не слышать, не быть…

Моя станция. И потекли потоки биомассы в погоне за счастьем. Хорошо, что работа недалеко, буквально в пятидесяти метрах от выхода из чистилища.

– Привет, Винс. Как дела? Что вечером будешь делать? Может, вспомним старое?..

«Уж точно не с тобой. Лучше, закрывшись в своей конуре, одному напиться».

– Давай до вечера отложим это решение, ещё весь рабочий день впереди.

– Номер знаешь, я всегда на связи.

Работа в газетном киоске всегда мне нравилась. Не мизерная зарплата, а именно работа. Нравилось вдыхать каждое утро запах свежей прессы, нравилось быть в курсе всех новостей мира, да много чего нравилось… Даже, а может, и главное – нравилось наблюдать за людьми, снующими из метро и в него. Моё рабочее место как огромный человеческий глаз, а люди как муравьи, бегущие к своим муравейникам и из них.

Работал я тут давно, уже лет пять. Устроился, как только выгнали из университета за прогулы. Преподаватели хвалили меня, я умён, но любил погулять и выпить, конечно, в учебное время тоже. И всё бы ничего, но сменили декана, и новому, как водится, необходимо было устроить перемены, провести ревизию, революцию… мать его. Вот и устроили проверку посещаемости, поотчисляли «бродяг».

Ларёк был маленьким, тесным. Белая краска, которой его когда-то покрасили, местами облезла, оголив ржавое тело будки. По соседству стоял ларёк с едой и напитками. В нём работал Большой Патрик. Большим его называли шутя, он был почти карлик. Маленький Большой Патрик с толстыми линзами очков и засаленными чёрными волосами. В потёртых джинсах и старомодном свитере, пахнущем нафталином и дешёвым табаком. С разбитой жизнью, но не раздавленным эго.

Патрик вечно болтал, и порой появлялось впечатление, что говорит он с момента пробуждения и до того, как провалиться в сон. Говорил он быстро, я даже не всегда успевал понимать, о чём. Всегда удивляли такие люди. Я не знаю, когда они думают, если всё время болтают, и, как правило, болтают о пустом. О политике, на которую никак не влияют. О знаменитостях, которых никогда не увидят и чья жизнь не влияет на них. О диетах, о балетах, о шекспировских сонетах. В общем – громкие, пустые люди.

День как день. Это всё, что можно было бы сказать об очередном пролетающем мимо меня времени. Ничего особенного. Всё то же беспорядочное чтение журналов и газет. Вялые продажи безликим людям макулатуры. Единственное, что отличало этот день, – я решил вести дневник. Когда-то в университете преподаватель истории рекомендовал всем вести дневник для самоанализа. Эта его идея была интересной, я даже потратил пару минут на начало своего дневника, но запал быстро пропал. В этот день я решил начать вести дневник из-за непреодолимого желания проораться, поделиться накипевшим. У меня нет близких людей и желания их заиметь. Я целые дни проводил с горами напечатанных текстов и решил делиться своей жизнью с листами бумаги. Я не писатель и требовать от своего текста удобоваримости не стану, да и перечитывать не собираюсь, это лишь взгляд маленького человека на прессом давящий на сознание окружающий свинцовый мир.

Приятной неожиданностью оказалось то, что ведение дневника позволяло рабочему времени идти быстрее и мне лишний раз не приходилось сидеть и разглядывать лица снующих прохожих сквозь грязное стекло ларька.

Так, за размышлениями над дневником и прочтением пары статей из журнала о дикой природе прошёл этот рабочий день. Я бы и не узнал, что уже пора домой, если бы не Патрик, отвлёкший меня от чтения, притворившись покупателем и спросив журнал с выдуманным, невероятно пошлым названием «Мохнатое ущелье 21».

Он, как я и ожидал, прибежал в одну минуту восьмого, чтобы утащить меня в наш «штаб» пить пиво. Уже не интересуясь моим желанием. Отпираться было бессмысленно, да и лень. Штабом Патрик по-детски называл здание больницы, которое пытались возвести неподалёку много лет назад, но инвестора посадили, нового не нашли, и на снос денег никто не выделял.

По пути в недостроенное здание мы взяли по несколько бутылок дешёвого крепкого пива и трупики иссушенных рыб, бережно завёрнутые в целлофан. В отличие от дешёвого светлого, крепкое обладало хотя бы каким-то пивным привкусом. Светлое же было похоже на газированное подсолнечное масло, разбавленное водой с добавлением соли и лимонной кислоты. А на напитки приятней у нас не было денег. Через несколько минут мы на месте.

Недостроенное здание детской больницы заросло травой и кустарником, располагалось оно за крупным торговым центром. Не было огорожено и не охранялось. Днём дети здесь играли в войну, ночью собиралась и пьянствовала молодёжь. Мы с Патриком много раз были здесь, мне нравилось это место своей уединённостью, а ему схожестью с постапокалиптичными локациями из компьютерных игр. Пройдя вглубь ветшающего здания, преодолев баррикады из мусора и лужи испражнений, мы остановились у окна, закрытого снаружи от нежелательных глаз порослью клёна и тополя. Беседа как всегда родилась из разговора о том, как прошёл день. Патрик рассказывал о просроченных сосисках, которые он сегодня продавал в хот-догах. Он сам их подменил, купив в социальном магазине и забрав себе свежие. Рассказывал о красотках-студентках, которые хихикали сегодня над его шутками. И о мужчине в голубом костюме-тройке, отказавшемся от сдачи, в 3 раза превышающей сумму заказа. Я запивал всю эту дешёвую информацию таким же пивом и заедал такой же вонючей рыбой. Спросив меня о моих делах, он услышал рассказ о невероятном, на мой взгляд, чуде. О том, что где-то в северных морях учёные обнаружили вид бессмертных медуз. Это же колоссально, существование бессмертия само по себе. Эти медузы не то чтобы были неуязвимы и в простецком понимании бессмертны. Они, попадая в неблагоприятные условия, заболевая или получая травму, просто перерождались из собственной ткани. Вечное цикличное существование. Невероятное чудо. Мой рассказ подействовал на него, так же как и его истории действовали на меня. Мы допили, и удовлетворённые пустой беседой, решили идти по домам.

Возвращаться домой на метро было ещё омерзительнее, чем ехать на работу. Теперь вонь подземки смешалась с моей собственной вонью из смеси рыбы и пива. Выбравшись на воздух, уже еле сдерживая рвотные позывы, я вдруг отрезвел из-за представшей перед глазами картины.

У обочины в пыли, прикрытый упаковкой от разрекламированного по всем TV-каналам шоколада с невероятно нежным вкусом, который позволяет почувствовать непередаваемые ощущения, и как праздничный колпак надетым на голову стаканчиком из-под кофе, лежал раздавленный котёнок. Рыжая шерсть стала серой, налипшая на неё жвачка… Кровь изо рта и левой глазницы, неестественно выгнутый позвоночник. Повседневный триумф человека над природой. Громогласный крик о бесконечном безумии своей погони за всевластием. И так каждый, в ежедневном стремлении уснуть чуточку значимее, сделать хоть шажочек к тому, чтоб подчинённых стало больше, а вождей меньше. Своеобразная, жутко пахнущая своей глупостью игра в царя горы. Где гора – это точка на горизонтали, и надо забраться вертикально вверх как можно выше. И вот ползут по головам, по телам, по стонущим и сдавшимся в сладостную высь. Повыше от чадящих гниющих тел, как можно дальше от вида собственной жестокости. И, о боги! Ура! Добрался! Цель достигнута! Выше всех! Самый главный! Но вся вонь поднимается вверх, а борьба была жестокой, а конкурентов так много, что до горизонта лишь тела тех, кто не смог, и смрад.