Это было его первое боевое крещение. Потом были и другие. В этих походах он много размышлял о тех людях, против которых ему приходилось воевать. Мир их был совершенно другой, по нашим меркам убогий, нищий. Они довольствовались горстью риса в день, многие никогда не ели ни масла, ни мяса, ни молока. Но при этом обладали неимоверной выносливостью и силой. Он был свидетелем, как они окручивали гайки без ключей, голыми руками, удирали с тяжеленными мешками так прытко, что солдаты не могли их догнать. Удивлялся усердию и трудолюбию афганцев. Кувшины и блюда, которые они делали из гильз от снарядов, поражали красотой, они пахали сохой, убирали серпами, а обмолачивали цепами, как сто и двести лет назад. Жилища их представляли собой глинобитные мазанки с окнами, затянутыми пузырём, и костром вместо печи. Многие носили вместо обуви, вырезанные из покрышек тапочки. Что мы от них хотели, кто из них враги, и для кого мы друзья, было не понятно. Что мы собирались дать этим «друзьям» – не известно, но для многих из них война стала средством к существованию. Одни скупали или воровали военное имущество, другие продавали всякую мишуру солдатам, третьи выходили на «зелёнку» или на перевалы и зарабатывали отстрелами. И в этой круговерти человеческая жизнь превратилась в товар. Чем больше убитых, тем больше денег, на которые можно прокормить большие семьи. Мы уже для них были не враги, а источник дохода, товар. Для нас же они были не известно кем. Если бы они посягали на нашу землю или свободу, то были бы врагами. Но ведь они жили на своей земле и на нашу не посягали. А посему аборигены исправно расставляли мины и устраивали засады. То, о чём он представлял там, на гражданке, исчезло в тяготах повседневности. Не было здесь никакой героики, которую несут фильмы, а был занудный и тяжёлый труд, пшёнка с пылью, вечная дизентерия, да ожидание подрыва или нападения.

Он вспоминал, как однажды расставался с жизнью. На его машине пробило два колеса, и он ждал техническое замыкание. Когда ремонтники подъехали, колонна уже ушла, и они остались на трассе одни. Только сняли колёса, как послышалось хрюканье приближающейся мины. Первым был недолёт. Мина хлопнула метрах в пятидесяти. Зенитчики замыкания развернулись для стрельбы, но не могли найти цели. Стреляли с закрытой позиции навесом. С третьего выстрела душманы пристрелялись. Мины начали падать рядом. Пришлось оставить машины и перебираться в кювет. Но и это укрытие не могло спасти от мин. Огонь перенесли дальше, и мины теперь падали за ними. Вдобавок «духи» начали обстрел из автоматов, пытаясь поджечь бензовоз. Начальник приказал стрелять по целям. «Духи» притихли, только мины швыряли. Прапорщик побежал к зенитке и перегнал её в кювет. Рация не работала, горы экранировали сигнал, и связь отсутствовала. Он загнал в кузов зенитчика, и приказал молотить бронебойными, рассчитывая сокрушить камни, за которыми могли прятаться «духи». Это возымело некоторое действие, но не надолго. Похоже, «духи» поставили второй миномёт. Мины шлёпали чаще, с шелестом разбрасывая осколки. Они залегли между зениткой и дорогой. Это укрывало от осколков. Зенитка потеряла три колеса, и теперь они с ужасом ждали, когда какая-нибудь мина попадёт в них. Вдруг сзади раздался гулкий взрыв. Это стрелял танк, находившийся метров в четырехстах. Сделав два выстрела, танк разогнал душманов. Оказалось, что он там был в секрете, а бойцы, нажравшись тушёнки, храпели всё это время, пока по ним стреляли. Только выстрелы зенитки разбудили их. Пока танкисты сообразили, пока залезли в танк, разобрались, в чём дело и куда стрелять, они там, в кювете, уже раз десять прощались с жизнью. Почти до темна, провозились с колёсами. Потом пришла другая зенитка – ротный прислал. Двигаясь на ДП, он в очередной раз размышлял о смысле их пребывания в этой дикой стране. Но, может, с высот кремлёвских политиков это и имело какой-то смысл, со своей солдатской «колокольни» он рассуждал так: «Если все эти люди собираются на «зелёнке» для того, чтобы одним стрелять по «шурави», везущим грузы, а другие стреляют по тем, которые стреляют по ним, то, если не ездить, то и стрелять никто не будет». Однако они ехали, ведомые неизъяснимым долгом, стреляли в людей, не причинившим им лично никакого вреда. Этого требовал интернациональный долг. Он впервые начал задумываться о том, почему чужая воля толкает людей на эти массовые убийства, что за этим лежит, почему одни принимают решения, а другие платят за них жизнью. С каждым рейсом романтика войны всё более и более растворялась. Жара, многочасовая езда и постоянное ожидание угрозы, сильно угнетали психику. Угроза же таилась везде, на каждом метре пути, потому что кроме засад ещё были мины, и, наезжая на каждую ямку, в глубине души звучала одна и та же мысль: «Хоть бы пронесло». От постоянного напряжения многие просто тупели, входя в какое-то депрессивное состояние, от чего теряли бдительность, что часто становилось причиной их гибели. Подрыв был страшнее обстрела, потому что подрывы – это минимум калека. Колесо на КАМАЗе находится под сидением, и при взрыве, даже если осколки не причинят вреда, сиденье бьет по заднице так, что позвоночник ломается, а внутренности отрываются. Одного пацана «духи» на «зелёнке» вычислили – подорвался на фугасе. Кабина отлетела метров на пятьдесят. Когда подошли к ней, то в кабине нашли много «афошек» (афганских денег), а паренёк весь целый был, ни одной царапины, только словно «жидкий». Все кости были раздроблены. Похоже, у «духов» денег занимал, а денег или товара не отдал. Жадность сгубила. У «духов» правила строгие: сказал – сделал, не сделал – пуля.

Лучшей машиной в этом деле оказался КрАЗ. Он своими «лаптями», наезжая на «противопехотки», гасил ими взрыв, а на фугасе у него просто отлетали в сторону колёса. Был у него знакомый водитель из "военторга". Тот на своём КрАЗе трижды подрывался, из них два раза на фугасе. Правда, последний раз КрАЗ всё-таки развалился. А он ничего, немного контузило…

Однажды они стояли на Чаре, потому что шлагбаум закрыли. Один паренёк решил посмотреть, почему стоим. Он был «пристёгнутым» с Лошкарёвки, так прозвали кишлак Лашкаргах, поэтому не знал, как его зовут. Въехал на высотку, а там фугас «духи» на БМПешку поставили. БМП в этот раз в другое место направили, зато этот бедолага «нашёл» фугас. Морду УРАЛу разворотило хорошо, колесо метров на сто улетело. Пацану половину ляжки оторвало. Кровь шпарит, артерию в паху порвало. Вытащили его из машины, а жгут наложить не удавалось. Жгут не доставал до места, где можно было перетянуть. Ребята зажимали артерию пальцем. Побежали за носилками. На этой жаре мясо на глазах обвяливалось и чернело. Мерзко пахло гарью, кровью и горелым мясом. Паренёк был без сознания. Прилетел вертолёт, прибежали санитары, поставили зажим, сделали пару уколов и, забрав пострадавшего, улетели.

Когда начался вывод войск с юга, войска уходили, оставляя гарнизоны перепуганным и растерянным афганцам. Они тут же сдались талибам. А он покидал эту страну с непонятным чувством грусти. Хотелось домой и хотелось на марш. Почему так было, он не мог объяснить, наверное, привык. Вместе с войсками на родину возвращалась эта новая, ранее неведомая смесь войны и торговли. Вскоре она бурно расцветёт на просторах бывшего Союза. Сейчас, когда они пересекли границу, наконец, почувствовали какое-то облегчение, это постоянное напряжение начало проходить. То, что будут показывать потом, в феврале, совсем не походило на их реальность. Разодранные и покорёженные автомобили тащили на себе мёртвых своих собратьев. Картина была удручающей.

6.

Старик почувствовал сухость во рту и закончил рассказ. Он попросил воды и, выпив кружку, отправил всех спать.

– Дедушка, – спросила любопытная Настя, – а что такое «убивать»?

– Это, когда у человека отнимают жизнь, и человек перестает дышать, смотреть, ходить. Он умирает.

– Как будто засыпает?

– Да, наверно, только навсегда. Тот, кто умер, никогда не просыпается. Все умирают, но когда придёт их время. Как Нина…