Манька молча плелась за Дьяволом, сгорая от стыда.

– Не сердись, – виновато попросила она, когда он перестал бухтеть.

– Я не умею сердиться, – ответил Дьявол чуть мягче. – Полезно и бесполезно – вот критерий моего отношения к вам. Нечисть – мое Благо: и санитар, и новые владения – двойная выгода. Горжусь человеком – имя мое в нем, но, когда человек! А ты разве человек? Ты труп, доедаемый червями: глухая, слепая, немая – калека, одним словом.

– А как же животные, они тоже бесполезные? – скрывая раздражение, миролюбиво спросила Манька, переводя тему в нейтральное русло. – Кузнец Упыреев сказал, что они, как я, грешить не умеют и греха не ведают, но ведь Бог о них заботится, дает и пищу, и теплую шкуру.

– Разум животных обречен существовать со мной в едином пространстве, и мыслят они не образами, а опытом накопленных ощущений. Их сознание, лишенное личностного качества, неподсудно. Муравей не рассуждает о гусенице, которую тащит на спине. Они принадлежат мне по праву земли. Тогда как ты – горсть земли, и эта горсть имеет территориальную автономную, независимую, пространственную единицу измерения. Ты, Маня, абстрактно мыслящее существо, и своим внутренним пространством занимаешь в моем пространстве определенное место. Твоя земля дана тебе в собственность на время, и станет прахом, когда уйдешь насовсем, а сознание – дар человеку. Твое сознание я не заберу, но подло изгоню к Богу, который примет вас всех. Он, Маня, удивительно неразборчив! Вот там сколько угодно можешь якать, если сумеешь.

Раздражение Маньки сменилось удивлением: Интернациональный Спаситель животным не благоволил. Украл маленького ослика, на которого еще даже детей не садили, чтобы в город на нем въехать, хозяйских хрюшек заразил бесовскими тварями и ни за что утопил в море, обвинил птиц в тунеядстве, будто червячки и семечки на них манною с неба сыплются… А она животных любила и считала: Бог творил их с большой любовью, ведь каждая тварь украшала этот мир. И сейчас Дьявол доходчиво подтвердил ее мысли: есть абстрактное мышление – человек, нет его – божья тварь. Не как Святой Отец или господин Упыреев – наплетут мути, не поймешь, что имели в виду.

Значит, плохой или хороший, она – человек, чтобы там кузнец про нее не думал.

Какое-то время шли молча. Манька углубилась в размышления о Боге. Она много раз пыталась понять, что такое Бог, чтобы наладить с Ним отношения, но они не складывались. Наверное, основания ее не любить у Него были. Когда она читала писание, в ее голову все время лезли сомнения, рождая внутренний протест. Нет, она любила и Йесю, и Отца его, но не могла понять, что бы ей еще такое сделать, чтобы они ее тоже заметили и полюбили.

Да как с ними можно наладить отношения? Если верить Спасителю и его притчам, Отец Йеси был до крайности жаден, за копейку готов удавить: давал одну, а назад требовал десять, а если не давали, бросал в гноильные ямы.

Даже кредиторы требовали меньше…

И жестокий: сначала хватал людей с улицы будто бы накормить-напоить, а потом, опять же, бросал в темницу только за то, что не понравилось, как человек одет.

А если человек на работу шел или с работы? Откуда праздничная одежда?

И несправедливый: кому захочется работать, если тот, кто работал целый день, получал наравне с теми, который отработал час? Когда с ней так поступали, было и обидно, и унизительно, и смеялись над нею, проработавшие час.

И почему-то, если она приходила на час, так ей за час и платили.

А как можно жениться на ком попало? Почему решил, что пять дев жениха любят больше, только догадавшись взять с собой масло? Разве любовь измеряется маслом? Может, подсказал кто… А если дева бедная и нет у нее запасов? На месте пяти дур она бы радовалась, что не придется с пятью умницами делить такого мужа.

А как горчицу с деревом перепутать? Горчица редко вырастает выше колена. Или оставить плевелы в посевах? Да они дважды осыплются семенами, пока пшеница вызревает, созревают они в два раза быстрее. На второй год про поле можно забыть, все равно ничего не вырастет, кроме плевел.

От описаний Бога ей становилось не по себе, но в жизни так оно и происходило. Дал Бог Упырееву на одну ферму, а он себе десять построил. Не сам, конечно, за счет людей, которым Бог ничего не дал. И получал Упыреев в сотни раз больше, чем работники, а платил, кому сколько хотел. И благоволил только тем, кто его умасливает. Хороший человек, плохой – ему без разницы. Самые поганые люди в деревне были у него в чести. И, поскольку заступиться за нее было некому, ей от этих людей больше других доставалось – угождали таким образом Упырееву.

И совсем она не понимала, когда Господь Йеся учил чужими и неправедными богатствами наживать друзей. Ей это казалось какой-то чудовищной ошибкой, может, исказили его слова? Где честь, где совесть, где взаимовыручка, мудрость, наконец?! Или тот же должник возьмет ли на работу распорядителя, зная, как он обворовывал хозяина? И перестанет ли распорядитель воровать? Кузнец господин Упыреев первым убил бы ее, начни она его обманывать, но разве ставил ее, честную и порядочную, распорядителем?

Неудивительно, что ни Бог, ни Спаситель Йеся ни разу ей не помогли. Они любили таких, как кузнец Упыреев. Тогда господин Упыреев прав, ему прямая дорога в Рай, с таким Богом и Сыном он им точно понравится.

Ну а ей туда зачем? Для нее такой Рай – сущий ад.

Но, как оказалось, она и Дьяволу не нужна, он тоже Упыреевым благоволил. С таким отношением свыше, лучше прожить жизнь атеисткой, а после умереть и забыть эту жизнь, как кошмарный сон.

Дорога вела все дальше и дальше: мимо вспаханных и не вспаханных полей, мимо ферм, с отощавшей за зиму скотиной, мимо обширных лугов с цветущей мать-и-мачехою и подснежниками, мимо деревень, лепившихся друг к другу.

И мимо шахты.

Сердце болезненно кольнуло…

Однажды к ней в дом постучал хорошо одетый седовласый господин. Попросил воды, спросил дорогу. Разговорились. Когда-то он жил в их деревне и много расспрашивал о жителях, а когда узнал, что в деревне совсем нет работы, разве что на ферме у господина Упыреева, пригласил на работу в райцентр, и даже пообещал комнату в общежитии. Думала, рекрут. Бывало, приезжали и сманивали людей на заработки в далекие края. И только потом узнала, что господин этот – владелец всех горнорудных шахт в округе.

Работа оказалась не пыльная – помощница секретаря в конторе, на ближайшей к деревне шахте. Тут же нашлись завистники и сплетники, но с обязанностями она справлялась, придраться, до поры до времени, было не к чему. И даже с коллективом сложились хорошие отношения – хвалили ее.

Пока ни с того ни с сего, прямо посреди дня, у нее не случился обморок…

Почему-то сразу решили, что она заснула, в болезнь никто не поверил, и в тот же день ее уволили, как будто никто никогда на работе не отключался.

Совпадение, конечно, но все изменилось именно в тот проклятый день…

Болезнь оказалась серьезнее, чем она думала. Она и раньше не умела видеть образы, а тут…

Черная ночь казалась ясным днем, когда она смотрела на свою память. Воспоминания, как будто стерли, и на многие вещи она начала смотреть иначе – словно ее подменили. То вдруг о принце на белом коне помечтается, то о землях с садами, то дворцы на уме, а про себя начала забывать: белье в тазу оставит, чайник на плите, сон навалится, будто кома – сутки спит и не высыпается, тело ломит, голова тяжелая. И сколько бы в больницу не обращалась, ни один врач определить болезнь не смог. А домишко как будто понял, что остался без хозяйки: начал гнить и проваливаться под землю. И никто после того случая не приживался в доме: ни кошки, ни собаки – болели, умирали или терялись. И люди словно вычеркнули ее из жизни, если не хуже, похоронили: ее или не помнили, или злоба лилась через край. Друзей и так было немного, а после того дня и они отвернулись.

Наверное, тогда она и почувствовала, как незримо вмешивается в ее жизнь чужая воля. Прежде, чем что-то происходило, она предчувствовала беду, и что бы ни делала, отвести беду не получалось. Как будто какая-то неведомая, но вполне реальная сила решила сжить ее со свету, перекрывая все пути-дороги. Она точно знала, что тот обморок и потеря памяти как-то связаны между собой, но доказательств не нашла.