– Авторское право блюдут! У нас уже и вспоминать забыли, а тут только премьеру трубят!

Ребята весьма иронично относились к Юлькиной работе, считая ее временной блажью.

– Как дела на кухонном поприще у нашего героя труда? – смеялся Вова, который теперь называл Юльку только так: герой труда.

Юля не обижалась на насмешки и развлекала друзей байками на кухонные темы. По ее рассказам выходило, что она занимается увлекательнейшим делом.

На кухне действительно происходило много интересного.

Пообщаться на чешском языке, к сожалению, оказалось не с кем. Во-первых, все повара были заняты, болтовня на рабочем месте считалась таким же преступлением, как и опоздания, а, во-вторых, не очень-то они стремились общаться с иностранками, выполнявшими самую грязную работу. Единственное, что у них можно было почерпнуть это разнообразные слова и выражения на кухонные темы. Софа и ее подруги, как выяснилось, общались между собой на украинском языке, который, конечно, очень похож на чешский, но совершенно был не нужен Юле. Она сразу и не поняла, что старательно запоминает слова, не имеющие никакого отношения к чешскому языку. Выяснилось это немногим позже, когда она на западно-украинском диалекте пыталась объясниться с продавщицей в магазине, которая, немедленно засыпала ее вопросами, решив, что покупательница – ее землячка.

Общаться получалось только с их непосредственной начальницей, которая с удовольствием пользовалась правом командовать помоцной силой.

Юлю она встретила весьма радушно:

– О! Добра голка, певна, моцна! Добржэ будэ дэлат (хорошая девка, крепкая, сильная, хорошо будет работать), – одобрительно похлопывая по спине новенькую, изрекла она. Впечатлительной Юльке немедленно пришел на ум коняга, которому заглядывают в зубы и щупают бабки.

– Это – убрать, – строго распорядилась начальница, ткнув пальцем в резиновые перчатки на Юлиных руках, – нэни можно (нельзя)!

Пришлось подчиниться, хотя было совершенно непонятно, как работать без перчаток.

Звали начальственную даму пани Андулка. Сухопарая, быстрая в движениях, на вид ей было где-то под шестьдесят. Несмотря на возраст, она неумеренно пользовалась помадой, отдавая предпочтение самым ярким цветам. Так как на кухне было недопустимо трясти кудрями, волосы приходилось прятать под специальные шапочки, их вместе с униформой выдавали всем, кто тут работал. Пани Андулка была категорически против подобной уравниловки. Она никогда не надевала эти одноразовые, начисто убивающие индивидуальность головные уборы. Ее собственные кружевные шапочки были прелестны и позволяли даже в безликой униформе оставаться привлекательной женщиной. Правда, привычка сжимать губы в куриную попку и грозно сдвигать белесые бровки вовсе не придавала ей очарования, а эта гримаса обычно не покидала ее лица целый день. Ей хотелось казаться требовательной и строгой, но маска надменного превосходства, которую она нацепляла по любому случаю, выглядела скорее потешно, чем строго. Пани считала необходимым «не давать спуску» помоцной силе, и устраивала разносы по самому ничтожному поводу. Однако обычно ее замечания выглядели глупыми придирками, и на кухне никто, включая подчиненных, не воспринимал ее всерьез. Ну, как можно воспринимать всерьез человека, упорно являющегося на работу в гольфах разного цвета? Или с сережкой только в одном ухе? Или с забытым бигуди на затылке? Про одежду, напяленную, видимо впопыхах, наизнанку, и упоминать ни к чему.

Проявления склероза пожилой пани все принимали снисходительно, вежливо и почтительно указывая ей на очередной неожиданный изыск в одежде или прическе. Она всегда очень удивлялась, ахала и немедленно устраняла досадную оплошность. Игривые предположения, что непорядок в одежде является следствием бурной личной жизни, всегда вызывали интенсивный клубничный румянец. После подобных замечаний, отвергаемых с кокетливым негодованием, у пани заметно поднималось настроение. Эти события служили всей кухне развлечением, а к пани Андулке относились, как к городской сумасшедшей. Она, в общем-то, была неплохой теткой, абсолютно безвредной и беззлобной, ну, может, несколько чудаковатой.

– Дэйте уж мне покой! (Оставьте меня в покое), – было ее любимой фразой, и с легкой руки, самым ходовым выражением всего персонала.

– Оставьте меня в покое, – копировала скрипучие интонации Софа, когда пани Андулка особенно входила в начальственный раж.

«Пунктиком» начальницы были моющие средства. Она считала, что ее подчиненные слишком расточительно их используют, и всегда бывало трудно допроситься поменять пустой флакон. Пани выдавала их с таким видом, словно это была ее личная собственность. Она бесконечно их пересчитывала, ее душевное равновесие находилось в прямой зависимости от количества этих бутылочек. Она старательно прятала и перепрятывала свои сокровища, иногда намертво забывая, куда же пристроила их в очередной раз.

Однажды, по ошибке, вместо уксуса она влила в готовящееся блюдо изрядную порцию моющего средства. Ну, перепутала: поставила на место, где всегда стоял уксус свои ревностно оберегаемые бутылочки. И плеснула, не глядя. Пришлось срочно вносить коррективы в меню и сочинять на скорую руку что-то другое. Блюдо, покрывшееся непредусмотренными технологией пузырями, радостно вывалили в канализацию. К Юлькиному удивлению, ни у кого это не вызвало неудовольствия, все только посмеялись, а пан шеф ограничился тем, что строго погрозил изобретательной поварихе пухлым пальчиком из своего стеклянного чертога.

У пани была собственная система расходования этих средств. Она бесконечно их разводила, иногда до такого состояния, что первоначальный цвет еле угадывался. После подобных манипуляций средство наотрез отказывалось мылиться. За эти номера ей самой не раз мылил холку пан шеф. Мылил, правда, в своей манере: вежливо и корректно. Поэтому через некоторое время история с разведениями и перепрятываниями начиналась снова.

Юля, не знавшая, о таком трепетном отношении к сей драгоценной субстанции, как-то обратилась к начальнице с простой просьбой выдать ей новую бутылочку.

У пани Андулки немедленно разыгрался приступ экономности:

– Что? – ее физиономия моментально налилась свекольным цветом, – я только что дала тебе бутылку! Да куда же вы его деваете, пьете что ли?

Видимо она не утруждалась запоминать, кому из работниц что выдала, наверное, они все были для нее на одно лицо.

На вопли почтенной матроны тут же прибежала Софа:

– О, боже мой, я тебя не предупредила! – сказала она ошеломленно молчавшей Юле, – иди, работай…

Дальше Юля не расслышала, так как вернулась к моечному агрегату. Она оперлась о стенку, рядом с горой грязной посуды, и стояла, демонстративно сложив руки на груди, всем своим видом показывая, что ей нечем заняться. Причем намеренно стала так, чтобы ее простой увидел пан шеф. Очень хотелось, чтобы он изобразил изумление на своем лице, а она бы в ответ пожала плечами и указала пальцем на пани Андулку.

Через пару минут появилась Софа с моющим средством:

– Ты сама у нее ничего не проси. Если тебе что-то надо, лучше скажи мне, хорошо? Понимаешь, почему-то она реагирует только на жидкость для мытья. Можно расколотить кучу тарелок, часами не выключать воду и свет, разлить масло, молоко, рассыпать что угодно, даже закурить – ей до лампочки, а это, – Софа с подчеркнутым благоговением подняла бутылку, – это святое!

– Та-ак! – раздался торжествующий возглас, незаметно подкравшейся к ним пани Андулки, – стоило мне выдать вам бутылку, так вы тут уже тосты произносите! А ну, хватит болтать! Быстро, работать! Давай, давай!

– Ах, оставьте меня в покое! – отмахнулась от нее Софа и с достоинством удалилась.

На кухне постоянно хотелось пить. Вода из-под крана вызывала большие сомнения, поэтому Юля запасалась минералкой. Бдительная начальница сразу заметила, что эта русская украдкой прикладывается к какой-то подозрительной бутылке. А что может там быть? Тут пани Андулка не сомневалась ни секунды! Конечно алкоголь! Что же еще?