"Роковая ошибка", - расстроенно подумала молодая бабушка, взглянув на подругу.
Из нежной голубоглазой, с пепельными волосами, она превратилась в старого голенастого, горбатого ребёнка с безнадёжным взглядом.
- Нам так плохо, - пожаловалась женщина, - ослабли от голода, потеряли интерес к жизни, нет сил ходить на работу, ничего не хотим больше...
- Не говори так! - Прервала её бабушка, пережившая много страшных минут зимой. - Не говори и не думай! Подождите, потерпите одну неделю, у меня на заводе есть капуста, представляешь, свежая капуста, я сама её вырастила, принесу целый кочан, это будет в следующее воскресенье.
Завод получил заказ на экспериментальную партию снарядов, пришлось работать две недели без выходных.
Город оживал, весной на улицах появились движущиеся трамваи, но не в сторону её завода, на конечной остановке этого маршрута был фронт.
Не через неделю, а через две она подошла к этому самому дому с матерчатой сумкой в руке. Спешила. Ела капусту второй месяц, перестали шататься зубы, спала опухоль с ног. Сейчас поможет дорогим людям. Второй этаж, третий, квартира, постучала, дверь не заперта.
Переходя из одной комнаты в другую, она наклонялась над каждой кроватью, над каждым диваном, искала, пусть слабое, свидетельство жизни. Не нашла. Пять человек, любившие друг друга, сначала делили паёк, а потом, честно разделили смерть. И ещё поняла: неделю назад они, скорее всего, были живы.
Как долго, выйдя из квартиры, стояла на лестничной площадке третьего этажа, бабушка не помнила.
- Если бы трамваи ходили, я бы, конечно, привезла им этот кочан на неделю раньше, - закончила рассказ.
Я посмела задать ещё один вопрос, он был важен для меня.
- А как же капуста? Ты съела её?
- Что ты! Когда вышла из дома, у увидела мужчину. Если сквозь лицо человека проступает череп, он уже не жилец, мы считали тогда. Но и я зимой, наверное, выглядела так же, а выжила. Мужчина менял тельняшку на еду, я отдала ему кочан.
- Отдала целый кочан капусты постороннему чужому человеку в блокадном городе?!
- Да.
Я была потрясена расточительностью, мама бы продала.
- А тельняшку не взяла? Для чего тебе тельняшка, сколько их тогда было на живых моряках и на ..., - любопытство не было исчерпано, деликатности жизнь ещё не научила.
- Тельняшка не нужна, конечно, но взяла.
- Для чего?
- Человек же не милостыню просил, а продавал тельняшку. Зачем его унижать?
Именно, в этот момент, вопрос, почему бабушка осталась жива, перестал для меня быть загадкой.
В чистенькой кухне, давно требующей ремонта, в загаженном доме, среди распадающейся страны, размышлял четырнадцатилетний подросток, как повезло много лет назад мужику, замученному голодом, и как он удивился, должно быть, тому, что понадобилась какой-то странной женщине, среди бомбёжек, голода и горя, его, совсем, даже, не новая, тельняшка...
Но оставался ещё один, злободневный в то время, вопрос:
- Бабушка, вы не думали тогда, что легче было бы сдать немцам город?
- Поверь, никому из тех, кого я знала, эта мысль не приходила в голову.
Вот и все ответы.
Она дожила до девяносто двух лет. На болезни не жаловалась, ела мало, не принимала лекарств, не мерила давление, не верила врачам. Устала, ослабла, не проснулась утром.
"Чёрному" дому повезло. Он оказался светло-серым, очистили фасад струями песка, отреставрировали балконы, восстановили лепнину. На подъезде и новых воротах арки - кодовые замки. Первый этаж занят обувным магазином, пиццерией, туристической фирмой и салоном сотовой связи.
Трамваи, которых так не хватало жителям в блокаду, стали лишними в центре города. Рельсы демонтировали, улицы заполнил легковой транспорт, автобусы.
Прилавки продуктовых супермаркетов завалены капустой: белокочанной, цветной, кольраби, брокколи, пекинской и прочее.
Я не имею больше отношения к этому дому. Наследники продали квартиру на четвёртом этаже.
Не имею отношения, но люблю и тоскую по нему.
Я знаю о доме больше людей, живущих в нём. Построен в начале прошлого столетия для работников железной дороги, там родилась моя бабушка. После революции держали кроликов, собирая траву на газонах и в пригороде. Знаю, как вздрагивал и шатался он от взрывов, как, неотапливаемый, замерзал вместе с жильцами. В памяти моей чёрно-белое кино: замызганный подъезд, худенькая пожилая женщина, которую сопровождает девочка четырнадцати лет со взбитой чёлкой и высоким хвостом. Цепляясь за перила, женщина карабкается по широкой лестнице, останавливается этажом ниже той квартиры, в которой жила когда-то и куда спешит к родственникам.
На лестничной площадке - громадное трёхстворчатое окно с исписанным и изрисованным подоконником, на нём - сумка старого образца, у неё, громко щёлкающий, замочек. Тяжело переводя дыхание, женщина смотрит в сторону одной квартиры и качает головой: "Трамваи не ходили".
