- Знаешь, - хочу сказать что-нибудь хорошее, - У меня друга председателем отборочной комиссии NASA назначили. Я ему идею подам. Пусть нас всей станцией в экспедицию на Марс отправляют. Им наверняка нужны астронавты, которые могут существовать без воздухa, еды и тепла. Представляешь, сколько это решит технических проблем?
- Ну, это еще когда будет! А что мы там будем делать, на Марсе? - откликается Марина.
- Как насчет стать водителем марсохода? Здорово смотреться будешь в шлеме и крагах. - предлагаю я.
- А ты?
- Я - твоя охрана, марсианским мужикам морду бить буду, если они на тебя слишком заглядываться начнут.
- А с нами еще кто-нибудь полетит?
- Хадсен - точно, если астронавтам сверхурочные платят. Аглая блог заведет: Блюда от Марсианки, Вэйно космодром расчищать будет. Все как у людей.
- У люде-е-ей, - задумчиво тянет Марина.
Возвращаемся на станцию. Упрямо шагаем против ветра. Маринины длинные темные волосы развеваются на ветру, как пиратский флаг. Она повторяет, словно детскую считалку:
- У зомбей нет зубей. У зомбов нет зубов. У зомбят нет зубят. У зомбей...
- Хватит, - прошу я, беря Марину за рукав парки. Она вырывается, упорно продолжая:
- У зомбей... У зомбей...
Лицо застыло, стянулось маской, у которой один край безнадежно перекошен порезом.
- Покажите язык. Скажите "А". Следите глазами за моим пальцем. Дыши... Тьфу. Короче, сидите смирно, - по лицу врача, цвета малиновой настойки, струится пот. Тяжело ему, должно быть, в защитном костюме, и похож он, болезный, на астронавта в открытом космосе. А уж на кого похож болезный я, синий и мороженый, - даже страшно себе представить.
Рядом такой же астронавт, только женского полу, заглядывает в рот полураздетому Хадсену. Мне тоже в рот посмотрели, а куда заглянут дальше - думать не хочется.
Странное ощущение полной нереальности происходящего. Как будто смотрю голливудский боевичок средней руки. С непредсказуемым сюжетом, надо сказать. То есть с кино все понятно: сначала бы плохие мы всех пожрали, а потом Брэд Питт всех нас победил, а что будет в реальности?
Станцию пока закрыли для посторонних. Вдруг не все микробы погибли, и кто-нибудь еще заразится. Астронавты навезли с собой чертову кучу оборудования, изучили всех и вся, но только чешут репу и разводят руками. Такого они, врачи, биохимики и биофизики, еще никогда не видели.
Лабораторный корпуc, откуда начали победное наступление загадочные вирусы, уже обследовали и сожгли на всякий случай. Теперь возятся с нами. УЗИ, МПТ, томография, анализы крови и лимфы или того, что у нас вместо нее, а так же волос, ногтей и зубов. Вся эта беготня успокаивает. Нас не бросили. Нам пытаются помочь. Надеюсь, эпидемиологи все же разберутся с загадочной болезнью, вкатят нам ударную дозу чего-нибудь с передового фронта науки. И все вернется на круги своя.
- Доктор, - говорю, - отпустите на двадцать минут в обсерваторию. Моей работы пока никто не отменял.
Доктор озадаченно глядит на меня из-за стекла гермошлема.
Потом оказалось, что мы, переболевшие, совсем незаразные и безопасные. Потом оказалось, что мы плохо переносим тепло. Потом оказалось, что вылечить нас не представляется возможным. Но все это было потом.
А тогда еще можно было вовсю шутить о нашем положении.
Марина лежит, уткнувшись носом мне в грудь. Макушка упирается в подбородок. Раньше Маринины волосы пахли свежестью и талой водой, а теперь духами и парами сухого льда. А еще она раньше смешно щекотала кожу своим дыханием. И храпела немного, когда поворачивалась на спину. Очень скучаю по этим милым простым мелочам.
- Спишь? - шепчет Марина. - Мне надо тебе что-то сказать.
Напрягаюсь. Сажусь, облокачиваясь на подушку. Таким тоном не говорят о чем-нибудь хорошем. Раньше я испугался бы, что Марина скажет: у нас будет ребенок. Смешно.
- Только не сердись, Герман. И постарайся понять. Я улетаю первым самолетом. Больше не могу так. Здесь.
- А я? - все мы эгоисты, думаем в первую очередь о себе. - Что я буду делать здесь без тебя? Чего ты вдруг? Я тебе надоел?
- Это лет через сто, не меньше. Не могу здесь больше! Ждать, пока мы с тобой начнем обвинять друг друга во всех смертных грехах? Ну уж нет. У тебя есть работа. Диссертация. Статьи ненаписанные. Нобелевка, в конце концов.
- К черту Нобелевку.
- Нет, не к черту. Смыслом жизни не бросаются. А я хочу хоть что-то увидеть, перед тем, как меня... мне... Год, как минимум, у меня будет. Побывать на острове Пасхи. Натанцеваться на Бразильском карнавале. Наплаваться в океане. Быть свидетелем на свадьбе у сестры. Да мало ли, что еще. Хотя бы просто на траве поваляться.
Открываю рот, чтобы сказать, что тоже хочу на карнавал, и не могу. Перед глазами стоит Алекс. Он связался со мной недавно из Москвы. Через восемь месяцев после того, как улетел со станции. Интересовался последними замерами. К сожалению, камера на его лэптопе была хорошая. Я отчетливо видел синие трупные пятна на щеках и лбу, почерневшие, как при гангрене, нос и кончики пальцев. Слушал Алекса и не мог оторвать от них взгляд.
- Ну что ты все смотришь! - рассердился в конце концов мой друг и коллега. - Это не больно. Совсем не больно, понимаешь! А я здесь дома. Ненавижу снег!
- Ненавижу снег! - говорит Марина и чмокает меня в ухо. - Пойду прогуляюсь. Не ходи за мной.
