Густава удалось оставить.

  В горах в них вцепился, как бешенный пес, холод. Трепал в зубах, не оставляя ни на минуту. Теперь шли медленно. И тихо. Петь сил не осталось. Еду стали экономить. Марта крепко прижимала котомку к животу - вдруг украдут. По утрам на стоянках оставались замерзшие. Мартин подскользнулся на льду и упал в пропасть на узкой тропе. Петер решил вернуться. Ушел на рассвете с другими слабодушными.

  Больше у Марты знакомых не осталось. Вольф все подбадривал их, все повторял осипшим голосом: "Мы почти у цели. Осталось совсем чуть-чуть. Господь испытывает нас. Там, внизу, нас ждут тепло и еда".

  На рассвете Марта задремала. Во сне ей привиделось, как золотоволосый Николас читает молитвы на берегу моря, и море расступается, разваливается на две половины, как яблоко. И между ними - будто широкая дорога. И дети идут по ней, взявшись за руки. По пять в ряд. И она, и Густав, и Мартин, и Барри, и дурачок Петер.

  Марта сидела на нагретом солнцем камне, гладила пальцами с потрескавшейся от холода кожей терпкий и кислый странный желтый плод странной новой земли и наслаждалась теплом и покоем. Позади остались обжигающий холод гор, скользкие опасные тропы, смерть друзей. Они дошли до моря. Те, кто по настоящему верил, те, кто горячее всех молился, те, над чьими головами распахнула руки Дева Мария.

  И пусть спадают штаны с тощего живота, совсем развалились башмаки и болит свежий шрам на руке. Какое это имеет значение, когда завтра, вдогонку за встающим солнцем они выйдут на берег вслед за Николасом. Маленький пророк запоет хвалу Господу, дети запоют вместе с ним и шагнут в соленую, теплую как суп воду. Сначала по щиколотку, потом по колено, потом по грудь. Шумное море уйдет, освобождая им дорогу, унося зеленые тонкие, как бусы, водоросли и пучеглазых рыб в серебряной чешуе. И они пойдут вперед, оставляя маленькие следы на еще влажном песке. Марта и Густав, Мартин и Барри. И дурачок Питер верхом на палке.

  Марта тряхнула головой. Сон рассыпался. Кислый плод упал под ноги. Девочка подняла его, отряхнула, впилась зубами в горьковатую кожуру. Вкуснее, чем просто лук есть. Хотя, на самом деле, хотелось хлеба.

  Завтра Генуэзцы перестанут на них косо смотреть и прогонять из города, но будет поздно. Кайся, не кайся, а грех уже совершили. Вчера посланники дожа предлагали детям остаться в Генуе, поступить учениками к гончарам и кожевенникам. Одна женщина со сворой малышей подходила к Марте, предлагала идти к ней в прислуги. Какая глупость, разве ради этого они покинули Кельн? Был бы рядом Николас, он бы ответил генуэзке. А Марта не умеет так красиво говорить.

  Вот сейчас зайдет солнце, кончится короткая летняя ночь и наступит рассвет. И все свершится. Скорее бы, а то есть хочется.

  В капсулe что-то натужно заскрипело, будто колодезная цепь накручивалась на ворот, и место действия опять переместилось. Грим оказался в ухоженном садике у самого обрыва. Внизу нетерпеливо колотилось головой о скалы чумноватое Средиземное море. Посреди садика под деревом лимона стоял массивный деревянный стол, за ним расположилось трое собеседников. Двое толстолягих гладко выбритых мужчин в красных "кастрюльчатых" шапочках и худой уже знакомый Гриму серорубашечник. Вкусно пахло жареным. Собеседники макали куски ноздреватого серого хлеба в миску с оливковым маслом. Пыхтящий от натуги слуга принес блюдо с утонувшим в овощах гусем.

  Серорубашечник глотнул вина из кубка, обозначились над тонкой верхней губой красные усы.

  - Значит, не разошлось море. - поскреб щеку собеседник в синем плаще. - Долго ли они просили?

  - Целый день, синьор. Господь оказался немилостив к бедным детям.

  - Или дети подкачали, - обмакнул горбушку в масло собеседник в зеленом. Потекли по волосатым пальцам густые капли. - Генуэзцы будут недовольны. Слишком много хлопот со щенками.

  - Надо помочь согражданам, - покивал головой собеседник в синем. - Синьор Сфорцо, потянем мы снарядить два корабля?

  - Благая цель, синьор Кресценти, всегда оправдывает средства, - задумчиво, нараспев произнес синьор Сфорцо.

  - Два корабля, - горячо кольнуло у Грима в груди. - Богатые люди. Добрые люди.

  - Два корабля, - потер руки синьор Сфорцо. - Хватит ли у вас товара на два корабля?

  - У меня больше, - брезгливо скривился серорубашечник. - Буду отбирать лучших.

  - Какого товара? - не понял Грим.

  - И кто у нас лучшие? - вкрадчиво поинтересовался синьор Кресценти.

  - Лучшие это те, кто так ценится на Алжирских рынках. Белокурые девочки, голубоглазые мальчики. Даже мой урод Никки неплох, когда заткнется.

  Серорубашечник отошел почти к самому обрыву, взмахнул обглоданной гусиной ногой, произнес тонким голосом, будто передразнивая кого-то: "Чудо, обещанное вам, свершилось. Мы просто не так поняли знамения божьи. Расступиться должно было не море, а сердце человеческое!"

  Размахнулся, швырнул кость далеко в море.

  Грим всегда был тугодумом. Винтики и шестеренки в его мозгу проворачивались медленно, со скрежетом и дребезжанием, застревая на каждом обороте. Именно поэтому головоломка из кораблей, Николаса и Алжирских рынков не сразу сложилась в голове. А когда сложилось, он в нее не поверил.

  Слушал, морща лоб, пытаясь сообразить, что он понял не так. Ведь так не могло быть всерьез, на самом деле. Правда ведь?

  - Комар носа не подточит. Кому какое дело, что делается в стране неверных. Да будет попутным южный ветер. А я буду стоять на корме и играть, чтобы было не скучно наше путешествие. По рукам, господа?

  - По рукам, господа? - больно отдалось в голове у Грима. Такой разумный, гуманный, человечный мир накренился и затрещал по всем швам. Хлынула в пробоины ледяная вода. Захлестнула с головой. Не очень соображая, что делает, Грим расстегнул ремни на груди, встал и, замахнувшись, изо всех сил, ударил руками в прозрачную стену.