— Да?

Не дожидаясь моего ответа, она мягко дует на мою влажную кожу, и я чувствую, что мой сосок напрягся ещё сильнее.

Мой ответ — глубокий стон. Я чувствую каждое движение её рта между моими ногами. Я поглаживаю её щеку и шею, побуждая её продолжать, и она меняет грудь, её правая рука поднимается, чтобы массировать мою, теперь забытую. Я обвиваю её, прижимая губы к её волосам, вдыхая запах клубники и киви. Мои руки бегут по её спине, разочарованные ощущением хлопка, а не кожи.

Я протягиваю руку между нами и начинаю расстёгивать пуговицы, удерживая мягкую рубашку из шамбре. Сняв её с плеч, я прислонилась к ней, опуская нас обеих на матрас.

Я окружена мягкостью. Наши пуховые одеяла приветствуют в своих объятиях, мягко обнимая наши тела. Египетский хлопок нашего пухового одеяла ласкает нашу кожу, и я хочу чувствовать её больше. И Келс невероятно мягкая и гостеприимная. Я прижимаю бедро к её ногам, мягко их раздвигаю. Я начинаю медленно перебирать её, надеясь убедить её, что обнажённой будет очень хорошо сейчас.

— Харпер, — дышит она.

Я толкаюсь вверх, неохотно разрывая восхитительную связь между моей грудью и её ртом.

— Я люблю тебя, — прошептала я в ответ.

Поднявшись на одной руке, я наклоняюсь и расстёгиваю верхнюю пуговицу её джинсов. Я щекочу чувствительную кожу под её пупком, вызывая низкий стон.

— Харпер, — снова говорит она.

Я люблю это, когда она знает только моё имя. Я наклоняюсь и пробую кожу, недавно выставленную. Её руки ложатся мне на плечи, подталкивая меня вниз.

— Терпение, — говорю я ей, зная, что это не поможет.

Я закрываю глаза и наслаждаюсь тем, как молния её джинсов скользит вниз. Я дёргаю за джинсовую ткань, стягивая её на её стройные бёдра. Она пинается её ногами, помогает мне снять её, беря с собой носки.

Я утопаю в её глазах. Сочная. Отлично. Чувственная.

Материнство только сделало её более красивой, более желанной. Я вдыхаю запах её возбуждения. И мой. Я полна потребности в ней, которая не поддаётся выражению.

Она начинает качаться на моей ноге, не заботясь о том, что нам ещё предстоит снять её нижнее бельё, с нетерпением жду начала. Она притягивает меня к себе. Моё лицо прижимается впадиной между её шеей и плечом, мои губы — к её горячей коже, покрытой лёгким блеском пота. Она вцепилась мне в спину, отчаянно пытаясь увеличить давление, прижимая меня к себе. Её бёдра ритмично движутся против меня, и её тяжёлое дыхание указывает, что она приближается к своему освобождению.

Я прижимаю ногу к её центру, не в силах подавить стон от влаги, которая пронизывает мои джинсы. Я даю ей то, что она хочет. Я провожу левой рукой вниз по её телу, под тонкой полоской ткани на её бедре, пододвигаясь к её ягодицам. Я использую этот рычаг, чтобы доставить ей удовольствие, которое она теперь ищет вслепую.

Она изгибается, её спина и шея откинуты назад, и она выдыхает её выпуск. Она долго кланяется, а затем снова падает на матрас, её дыхание прерывается на моём ухе. Её тело вялое подо мной, и теперь единственное давление — её рука зацепилась за мою шею. Она томно целует меня, слишком устала, чтобы делать что-то ещё.

Я жду, когда она перестанет дышать, прежде чем скинуть её и снять остатки моей одежды. Я сбрасываю их с кровати и возвращаюсь к ней. Она приветствует меня в своих объятиях, теперь сосредоточена на удовлетворении моих совершенно очевидных потребностей. Её нога сгибается, и я оседаю против неё, медленно двигаясь вверх и вниз.

Её руки охватывают мой зад, направляя меня. Мой вес лежит на моих предплечьях, и я задыхаюсь в её ухе. Стон ускользает от меня, когда она поворачивает голову и облизывает мой бицепс, следуя контуру моих мышц своим языком. Она нежно кусает нежную кожу, и я чувствую, как у меня усиливается вихревая жара.

— Давай, детка, — подбадривает она меня. — Будь моей.

Её. Боже, я её. Сердцем. Душой. И, когда я падаю через край, принимаю удовольствие, которое она так охотно приносит мне телом. Наши движения замедляются, а затем останавливаются. Я частично рухнула на неё сверху, измученная моим освобождением.

Келс протягивает руку и складывает одеяло на наши переплетённые тела. Тёплый вес оседает на нас, и я засыпаю в её руках.

<гаснет свет>

Часть четвёртая. Эпизод второй: Сочувствие дьяволу

— Я думаю, это просто ужасно, — говорит в камеру дама с защемлённым лицом, — что было сделано с этими двумя маленькими, невинными детьми. — Она резко вздыхает. — Я не могу поверить, что полиция вернула их этим двум лесбиянкам, — шепчет она последнее слово, словно говоря, это сделает её единственной.

Я сижу, закипая тут. Мои пальцы сжимаются вокруг ручки моей кружки. Мои пальцы побелели, и я вижу вены, стоящие под моей кожей. Сука.

— Это не правильно! — продолжает ведьма. — Я имею в виду, что эти дети заслуживают шанса быть воспитанными прямо в христианской семье, с кем-то, кто мог бы дать им правильное моральное руководство.

— Иисус Христос! — Я швыряю фарфоровую кружку в стену, довольная, когда слышу, как она разбивается.

Я следую за ней через всю комнату, наслаждаясь звуком того, как остатки раздавлены моими сапогами.

— Харпер, — тихо говорит Келс, понимая мой гнев.

— Эта чёртова сука похитила наших детей в нарушение постановления суда! Она, чёрт возьми, забрала их из штата, подальше от их матери! И эта сука дерзко говорит, что нашим детям — нашим детям — было лучше с ней? — Я искала что-то, что могло бы отпустить мой гнев, но с уничтоженной кружкой осталась только моя жена, которая выглядит немного раздражённой моей вспышкой.

— Харпер, я знаю, почему ты злишься, и я знаю, почему ты расстроена, но мы знали, что это случится. Мы знали, что нас обольстят; что найдутся люди, которые выступят против нас, независимо от того, насколько они неправы. Что сделала моя мама. — Она поднимается с дивана и подходит ко мне, беря мою руку. — Нам нужно сохранять спокойствие и смотреть в лицо этим людям, а не опускаться до их уровня. Если мы позволим им увидеть нашу боль и гнев, это даст им больше боеприпасов для использования против нас.

Я знаю, что она права, но мне это не нравится.

— Чертовщина. — Я смотрю через плечо на телевизор, где говорит другой идиот.

— Это не так, как будто они семья или что-то в этом роде, — говорит какой-то ублюдок.

— К чёрту их всех, — рычу я. — Они ни черта не знают.

— Ты права, они не делают. — Келс обнимает меня, прижимаясь, немедленно успокаивая меня. — Так почему же их мнение имеет значение? Это не должно. Мы семья. — Она сжимает меня крепче. — У нас огромная семья с большей любовью и поддержкой, чем кто-либо из них когда-либо знал; в противном случае они не стали бы так глупы.

Я качаю головой.

— Это не имело бы значения, если бы это была только я. Если бы единственным человеком, которого они ненавидели, была я. Но когда они говорят такие вещи… — Я глубоко вздыхаю и сдерживаю слёзы, я чувствую угрозу. — Когда они говорят, что ты не их мать, или что нашим детям будет лучше с кем-то ещё… — Я останавливаюсь, неспособная, не желающая продолжать.

— Харпер, дорогая, я была той, кто рожала часами. Поверь мне, я знаю, что я их мать. Я тоже знаю, — мягко добавляет она, потирая мою спину успокаивающими кругами, — что ты их мама, и что они нуждаются и любят нас обеих. Только мы можем научить их тому, что важно, остальное не имеет значения.

Я позволяю себе успокоиться от её слов. Положив мои губы ей на ухо, я говорю ей, что у меня на сердце.

— Клянусь тебе, ты и дети никогда не пожалеете о нашей жизни, наших выборах.

Келс отодвигается, чтобы она могла смотреть мне в глаза.

— Я никогда не сожалею и не буду сожалеть о тех решениях, которые я сделала, которые поставили меня в твою жизнь и в твои руки.

Я закрываю глаза и снова прижимаю её к себе. Если бы мы могли остаться такими навсегда и заставить мир уйти.

*

Звонит телефон, и я поднимаю трубку. Роби должен позвонить сегодня.