- Ваша задача по вспышкам выстрелов выявить расположение батарей, дополняет его командир. - Полетите на моем самолете. Бомбить разрешаю только танки, да и то не в ущерб выполнению основного задания.

* * *

Шеремет почти непрерывно подкачивает воздух компрессором, но мотор почему-то не запускается. При каждой попытке винт с шипением проворачивается на несколько оборотов и останавливается. Безнадежно махнув рукой, инженер эскадрильи Денисов спрыгивает со стремянки на землю.

- Застоялся, как конь у худого хозяина, - сердито выговаривает он технику самолета. - Быстро накиньте чехол и проверьте пусковое магнето. Да следите за радиатором! Если остынет, немедленно слейте воду.

- Значит, вылет не состоится?

Обернувшись ко мне, Денисов неопределенно пожимает плечами.

- Может, мою запустим? Она по приказу в резерве.

- Твою? - усмехается инженер. - Шутник же ты, парень. Она как осиновый лист трясется, а ты ночью поднять ее хочешь.

- Попробую запустить. Один разочек слетаю. А вы тем временем эту исправите.

- На самолете мотор прогрет, бомбы подвешены, однако советую - доложи командиру.

- Пока доберемся до телефона, время упустим.

- Смотри, пилот! Тебе сверху виднее...

В этот раз мотор запускается с первой попытки. На малых оборотах тряска не ощущается. При прогреве на средних чувствую мелкую дрожь на штурвале. Так было и в предыдущих полетах.

- Ну, сыпок, как делишки? Может, выключим это чудо да бегом к телефону? Заодно и погреемся, - говорит инженер встревоженным голосом.

- Рад бы, папаша, да нужно лететь...

Стартер включает зеленый фонарик. Начинаю разбег. Тряска машины ощущается незначительно. Слева один за другим проносятся направляющие огни. Самолет бежит все быстрее. Он уже должен набрать необходимую скорость и оторваться. Плавно тяну штурвал, но машина продолжает бежать по земле. Впереди остался один фонарь - ограничитель длины разбега. За ним, на границе аэродрома, начинается лес. Промелькнув, огонек исчезает за левым крылом. Мотор выключать уже поздно. Чуть отпускаю, затем энергично беру штурвал на себя. Самолет отрывается. Тут же мелкая дрожь на штурвале превращается в сильную тряску. Упершись ногами, еле удерживаю педали. Стрелка высотомера чуть движется вверх. Скорее чувствую, чем ощущаю касание веток о днище лодки. Скорость у самолета самая минимальная. Чтобы ее увеличить, на высоте тридцать метров перевожу машину в горизонтальный полет. Из мотора снопами сыплются искры, непривычными вспышками освещают приборную доску. Такого еще не случалось. Необходимо садиться немедленно. Но куда? Прямо по курсу город. Мы уже над его окраиной. Под нами в затемненных домах находятся люди...

На развороте машина не может держать высоту и тихонько снижается. Впереди, чуть левее, виднеется белое поле. К нему подлетим через две-три минуты. Внизу - освещенные яркими искрами вершины огромных деревьев. Они как магнитом притягивают машину. Тряска становится нестерпимой. Стрелки приборов мечутся по циферблатам. Их показания прочитать невозможно. Но белое поле почти уже рядом. Еще десять - пятнадцать секунд и...

Громкий скрежет в моторе на миг сотрясает машину. Его гул обрывается. Внезапно возникшая тишина будто давит на барабанные перепонки. Самолет зависает над темнотой и, кренясь на крыло, стремительно валится вниз, куда-то в бездонную пропасть...

Чувствую, что лежу на постели под одеялом. В горле стоит тошнота. Сильно болит переносица. Сквозь неплотно прикрытые веки вижу Кистяева. Опершись локтем о спинку кровати, он сидит неподвижно около моих ног. Неужели мы живы? Нужно бы расспросить поподробнее. Но губы распухли и почти не шевелятся.

- Что с Николаем?

- Шеремет в хирургической. У него перелом ноги, ключицы и, кажется, ребер, - с готовностью отвечает Дим Димыч.

- А твое самочувствие?

- В основном отделался легким испугом. Самолет зацепил за деревья левым крылом. При ударе меня из кабины в сугроб выкинуло. Комбинезон порван здорово, а на теле ни единой царапины.

- Здесь-то мы как очутились?

- Неужели не помните? Выбрался я из сугроба и стон услыхал. Кинулся штурман лежит. Его с пулеметной турелью метров на двадцать отбросило. Тогда я вас искать начал. Откопал в снегу, под обломками. Думал, что умерли. Потом, гляжу, вы очнулись, к штурману подошли, из резиновой лодки и весел носилки ему смастерили... Вторично сознание вы потеряли, когда в госпиталь нас привезли. Доктор сказал: "Прямой удар в голову, перелом надбровной дуги и сильное сотрясение мозга..."

Выходит, после аварии я разговаривал, двигался. Даже штурману помогал, нес его на носилках до самой дороги. А в памяти это не сохранилось.

* * *

Голос у капитана Климова дрожит от негодования. Он стремительно вышагивает по землянке, возбужденно размахивая руками.

- Кто разрешил вам покинуть госпиталь? Вы еле стоите. Лоб разбит, глаз завязан. А одежда на что похожа?

Стараясь казаться спокойным, я молча слежу за ним одним глазом. Климов остался за командира эскадрильи.

- Об аварии доложено командующему ВВС. За самовольный вылет на неисправной машине он решил предать вас суду военного трибунала. Это вам ясно?

- Так точно, товарищ капитан. Потому я и прибыл.

- Вы что же, считаете решение неправильным?

- Нет, не считаю. Но...

- "Но" говорить уже поздно. Приказ нарушен, самолет разбит, штурман тяжело ранен. Вы понимаете, как необходимы сейчас для фронта каждый самолет и каждый боевой экипаж?

- Понимаю. Хотелось сделать как лучше...

- Это не оправдание, - перебивает Климов. - И не советую искать отговорок.

* * *

Майор Баканов смотрит на меня не мигая. Чувствую, как по позвоночнику медленно скатываются капельки пота.

- Значит, именем закона к восьми годам лишения свободы? - медленно выговаривает он, переводя взгляд на Ковеля.

- Именно так, - вздохнув, отвечает начальник штаба, - но без поражения в правах, с временной заменой тюремного заключения отбыванием на фронте.

- Что ж, трибунал остается трибуналом, - будто сам для себя повторяет батя. - Его приговор не обсуждать, а выполнять нужно.

Отвернувшись, он подошел к комиссару.

- К Шеремету сейчас поедем орден ему вручать. Хоть наградой порадуем парня. А твой, - повернулся он снова ко мне, - обратно в штаб ВВС вернуть приказали. Вот взгляни на него и подумай...

* * *

Над искрящимся, плотно утрамбованным полем аэродрома слабый ветер несет снежинки. Около опушки, распластав ребристые крылья, темно-серой громадой высится четырехмоторный ТБ-3. Стоя почти у трапа, мы наблюдаем за погрузкой раненых. Обляпанные белой известью санитарные машины почти непрерывно подъезжают со стороны дороги. Снующие цепочкой солдаты быстро подхватывают носилки и, осторожно ступая по трапу, исчезают за дверью огромного фюзеляжа.

Стараясь не пропустить Николая, мы вглядываемся в каждого раненого. Молодые и старые, бородатые и безбородые, они беспомощно смотрят на нас и, принимая зн членов экипажа, тревожно наблюдают за каждым нашим движением. От их настороженности мне становится не по себе. Наконец пожилой седобородый солдат, по-хозяйски оглядев меня с головы до пяток, попросил закрутить козью ножку.

- Ты, сынок, не из летчиков будешь? - опросил он тревожно.

- Нет, папаша, - ободряюще откликнулся я, - не из летчиков. Мы товарища своего провожаем.

- Вот это подходяще, - выдохнул он успокоение. - А то я совсем испугался лететь-то. Вид у тебя, пожалуй, похуже, чем у меня, ненадежный больно. Нешто в твоем обличье с такой махиной управишься?

После этого разговора, чтобы не пугать отлетающих, я наблюдаю за погрузкой со стороны.

- Тут он! - радостно кричит мне Дим Димыч. - Сейчас мы с Иваном его к штурманам отнесем. С ребятами я договорился.

Отказавшись от услуг санитаров, мы вносим Николая в самолет. К сожалению, неуклюжие носилки в штурманской кабине не умещаются. Пришлось выбирать место в "люксе", напоминающем длинный сарай с гофрированными железными стенками.