– Вот вы где, Николай Иваныч! А я вся избегалась, покуда вас нашла… Елизавета Андреевна велела передать вам, что скоро подадут десерт и ещё, что ей нужен партнёр для фараона. Вы ей обещали! – на одном дыхании выпалив всё это, она в ожидании уставилась на Булгакова.

– Ну вот, ещё одна звезда упала.

У Ивана Семёновича это прозвучало негромко и довольно ехидно. Капитан-поручик смерил его взглядом:

– Вы на что намекаете, господин Христиани?

Сообразив, что намёк получился очень уж прозрачным, осторожный немец притворно засмеялся:

– Боже упаси, ни на что! Просто наша очаровательная хозяйка желает, чтобы вы были рядом с нею, только и всего.

Настя нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

– Так вы идёте?

– Иду. Постой! Принеси-ка мне сюда, Настенька, для начала коньяку да мочёного яблока на закуску.

– Для начала? – девушка удивлённо распахнула глаза. За этот вечер капитан-поручик уже трижды отсылал её за коньяком. Булгаков невозмутимо смотрел на неё. Настя рассмеялась.

– Коньяк как обычно пить изволите, из стакана?

– Из стакана, милая, из стакана.

Настя кивнула головой, чинно повернулась и медленно пошла, покачивая бёдрами, чувствуя на себе взгляды господ. Затем резко обернулась, засмеялась озорно и убежала, подхватив подол юбки.

– Огонь-девка, – пробормотал ей вслед капитан-поручик.

– Вы много пьёте, – посочувствовал Христиани.

Булгаков насмешливо посмотрел на него:

– Не больше, чем другие.

– И какую такую истину вы ищете в спиртном?

Николай Иванович в свою очередь взял Христиани под локоть и вежливо, но довольно настойчиво, повёл его обратно к дому Беэра.

– Извольте, отвечу. Давно пытаюсь выяснить, сколько пудов золота и серебра ушло в карманы некоторых господ со всех рудников…

И уже очень доверительно прошептал ему в самое ухо:

– И в ваши карманы, между прочем, тоже. К земле такая ноша не тянет?

Булгаков почувствовал, как напряглась рука управляющего сереброплавильным заводом.

– Шутить изволите?

Сказано это было очень чисто, без малейшего акцента. Иоганн Самюэль Христиани смотрел холодно, с прищуром. Это были глаза человека, повидавшего и испытавшего на своём веку столько, что иному и двух жизней не хватило бы на это.

– А, впрочем, вам никто не поверит. А если и поверят, и найдут других, то те, другие, тоже начнут воровать. Не очень хорошее слово, но зато очень верно отражает суть явления. Люди-то все одинаковы.

– По себе судите? – участливо поинтересовался Булгаков.

– Угадали, – в тон ему ответил Христиании. – И представьте себе, ошибаюсь редко. Ну, вы-то, конечно, совсем другое дело. А хотите совет?

Капитан-поручик изобразил на своём лице крайнее удивление, переходящее в высшую степень заинтересованности:

– От вас? Почту за честь.

Внешне Иван Семёнович оставался спокойным, и только где-то в глубине его глаз полыхало пламя.

– Уезжайте отсюда. В Северную Америку! Вы, судя по всему, республиканец, там вы будете на своём месте, а здесь вряд ли.… Вряд ли.

Когда Христиани уже скрылся за кустами сирени на аллее, ведущей к генеральскому дому, Булгаков крикнул ему вслед.

– В Америку не поеду! Там по-русски не понимают!

Сцена, произошедшая между нашими героями, была неслучайной. Для её возникновения имелись все основания.

Богатый золотыми и серебряными запасами Алтайский край являлся лакомым куском не только для Императорской фамилии, но в не меньшей степени и для людей, занимающихся разработкой и добычей этих металлов. Контроль за всем, что здесь происходило, Кабинет нередко поручал именно этим людям, полностью доверяясь им, и зачастую напрасно. А руководящие посты на Колывано-Воскресенских заводах занимали в рассматриваемый нами период в основном иностранцы.

О сказочной роскоши, в которой жили здесь горные офицеры, ходили легенды. Поговаривали, что некоторые из них, подчиняясь моде, платили гувернантке-француженке своё годовое жалование, французу-повару – вдвое больше, а своё грязное бельё отправляли для стирки в Париж почтой.

– Вот ваш коньяк. А мочёные яблоки все закончились. Я вам последнее принесла.

Неслышно подойдя к Булгакову, Настя стояла, держа в руках маленький серебряный подносик с наполненным до краёв стаканом и мочёным яблоком в вазочке. Полная луна была прямо над ними, и в её холодноватом свете фигурка девушки с серебряным подносом в руках выглядела странно и нереально.

– Вот за это я тебя, Настенька, и люблю!

Булгаков взял стакан, помедлил, посмотрел на девушку. Та потупилась, но тут же подняла на него глаза, кривя губы в шальной улыбке. Николай Иванович погрозил ей пальцем, залпом выпил коньяк, поморщившись, поставил стакан на поднос, откусил яблоко.

– Ну и дрянь же этот коньяк. А яблочко ничего, – внезапно Булгаков обнял Настю и крепко поцеловал её в губы. – Ничего яблочко-то, а?

Вырваться из объятий капитан-поручика нечего было и пытаться, к тому же руки у девушки были заняты подносом.

– Пустите меня, Николай Иваныч! Увидят! Нехорошо это.

Уперевшись подносом в его грудь, она напрягла всё своё гибкое тело, стараясь высвободиться, но уже через несколько секунд обречённо затихла.

– А ты будто знаешь, как хорошо! – Поцеловав её ещё раз, Булгаков разжал свои объятия. – Сама-то откуда родом будешь?

– Вас барыня ждёт.…

Несмотря на то, что Булгаков её отпустил, девушка не спешила воспользоваться этим обстоятельством и оставалась на том же месте. Бросив на него взгляд из-под ресниц, она вдруг коротко вздохнула и тихо прошептала:

– С под-Курска.

Капитан-поручик наклонился к её уху и зашептал, щекоча его своими мягкими усами:

– А ежели я на тебе женюсь, поедешь со мной в Северную Америку? Там хорошо. Лучше, чем «с под-Курска».

Не ожидавшая этого Настя вздрогнула и замерла, чувствуя, как по телу побежала сладкая волна. Забывшись, она не заметила, как поднос в её руках накренился, и только в самый последний момент ей удалась удержать его в равновесии вместе с посудой. Придя в себя и сообразив, что за разбитую вазочку ей легко могло попасть, девушка отскочила от Булгакова на безопасное расстояние и в сердцах сказала:

– Врёте вы, Николай Иваныч, всё! Вон, я из-за вас чуть поднос не уронила!

– Решай скорее, а то передумаю, – не отступал от неё капитан-поручик. – Потом жалеть будешь!

Стоит Настенька с подносом в руках, как на распутье, и не знает, что сказать, как ответить на эти слова. Сердце-вещун не обманешь, шепчет оно: «Забава ты для него, игрушка в умелых руках». А тело молодое, здоровое, крепкое – своё требует, ласки хочет и любви. Как тут устоять? Вон какие у него усы-то мягкие!

– А это не очень далеко… в Америку?

– Не очень.

Николай Иванович вдруг вспомнил взгляд Христиани во время их последнего разговора. Взгляд этот ничего хорошего ему не сулил, и Булгаков это понял. «К чёрту! – подумал он. – Зубы обломает об меня. И не на таких управу находили». Он посмотрел на Настю. Та стояла рядом, и в широко раскрытых её глазах застыл вопрос.

– … Не очень. Вот завтра же и велю туда лошадей закладывать, до Америки, курское ты моё яблочко! Только ты об этом молчок, никому ни слова. Договорились?

– Никому не скажу.

Настя, сама не зная почему, вдруг заплакала, и слёзы её падали мелкими горошинами на надкушенное яблоко.

Сидя в большом кресле, генерал-майор Беэр громко смеялся, вытирая тончайшим батистовым платочком выступившие на глазах слёзы. Рядом с ним, с бокалом шампанского в руке, стоял недавно назначенный управляющим Змеиногорским рудником Иоганн Готлиб (или Иван Гаврилович) Леубе, высокий худой человек с седыми бакенбардами и моноклем на золотой цепочке. Он только что рассказал какой-то забавный случай из своей жизни, чем и вызвал неудержимый смех начальника.

Андреас Венедиктович Беэр был сыном выходца из Германии, вступившего в русскую службу. С двадцати лет он состоял при Рудном приказе, был управляющим Сестрорецким и Тульским оружейными заводами. Позже был направлен во главе комиссии на алтайские медеплавильные заводы Акинфия Демидова для проверки доноса о незаконной выплавке серебра. Когда факты подтвердились, Беэр был назначен императрицей Елизаветой Петровной начальником этих заводов и произведён в генерал-майоры. Лет ему приближалось к шестидесяти, телом был грузен, голову украшала грива седых волос. Занимаемые им должности, требовавшие от него жёсткости ради беспрекословного повиновения подчинённых ему людей, сделали этого от природы незлого человека суровым и излишне подозрительным. Голос у него был сильный и низкий, заставляющий и непугливых людей вздрагивать.