”Дети, не всякому духу верьте, – предупреждает нас апостол, – а проверяйте, от Бога ли он“. А как проверить? Забыл ли, как проверяется, чадо Павле? Еще ли напоминать?..

А что до того, что надо, мол, «освятить плоть»… о безумцы! Еще ли не знают, что плоть наша уже освящена Самим Господом воплотившимся, принявшим на Себя плоть человеческую! И апостол говорит о святости тела нашего как о храме Духа Святаго, в нас живущего! В молитве Пресвятой Богородице не просим ли Ее, Пречистую, – «дом Духа Божественна мене сотвори!.. уврачуй души моея многолетныя страсти». Для чего мы врачуем, очищаем и освобождаем тело и ум свои от страстей? Дабы содеять себя домом Духа Божественного! И Макарий Египетский не порицает плоть, но называет тело одеждой души, прекрасным хитоном, который надо хранить от раздрания порочными удовольствиями и страстями.

Уже договорились теперь до того, что христианство-де – ”религия смерти“, ибо монахи плоть свою умерщвляют. Стало – не надо и монашества! Не плоть умерщвляют монахи, но, повторю – по слову Пимена Великого, – страсти.

Уже и таинства Брака им мало, а давайте-ка новое таинство введем – освящение первой брачной ночи! Освящение соития! Любого, надо понимать, до мерзости содомской включительно, чем занимаются, слыхать, у вас в Петербурге! Слышишь ли, чадо? Одни безумцы безумствуют и соблазняют, а другие безумцы нерассудительно внимают и соблазняются!

Для чего же господа Мережковские и иже с ними манихейски разделяют цельную природу человека на якобы чистый дух и грешное тело для какого-то их механического соединения в будущем мифическом ”третьем завете“, утверждая, что между ними – пропасть? Не так учит Святая Православная Церковь, не так учит Господь наш Иисус Христос, давая задание каждому христианину самому свободно свершить подвиг очищения, просветления и стяжания Духа Святаго.

Чадо, вся полнота истины о спасении человека уже содержится в учении Святой Церкви Православной. Имеешь ли страх Божий – отойди от безумствующих!

Спаси тя, Господи.

Молитвенник твой, многогрешный архимандрит Иоанн».

Отойти от «безумствующих» помог только отъезд «безумствующих» за границу. Мережковский и Гиппиус уехали на два года во Францию, взяв с Павла клятвенное обещание не оставлять их письмами и непременно (непременно!) навестить их в Париже.

Нелегалом вернулся Петр домой в Россию.

Уезжая, он даже не попрощался с Наденькой, оставив ей короткую записку, где было сначала всего две фразы: «Навеки твой» и «Прощай и будь счастлива». Потом, посидев и поплакав над запиской, присовокупил: «Все равно никто не будет тебя любить так, как я». И снова посидел, и еще поплакал, а из подсознания выплыло: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, приди и возьми ее». Он не помнил, откуда эта фраза, но она лучше всего выражала то, что он чувствовал в эту минуту. Жалко было расставаться с запиской. Так бы сидел над ней и сидел, плакал и плакал. И так жалко себя, так жалко, что слезы сами собой лились и лились. Пропала жизнь!.. Что ему теперь? Записаться в боевую организацию? Проникнуть во дворец?.. Убить… государя? И прославиться! И пусть она!.. О, как она тогда пожалеет!.. Что связала свою судьбу с этим носатым и усатым престарелым Натаном Григорьевичем! (Ах, Боже мой, а у самого Петра ни борода, ни даже усы как следует не растут!)

– Ну зачем же вам, Петр Николаевич, боевая организация? – говорил Наденькин любовник Петру, насмешливо щуря глаза. – Вы еще не созрели. И револьвер вам не дам. Вы его и через границу не перевезете, полицейские отнимут.

– Хорошо, – сдерживая клокотавший в нем гнев, соглашался Петр. – Револьвер я и без вас добуду. Скажите мне только адреса боевых товарищей…

– Милый мой, ну какой же из вас террорист? Настоящий боец жаждет умереть за свободу! А вы, насколько мне известно, даже месячного заключения в тюрьме не понесли…

– Это не ваше дело, понес я или не понес! – вдруг грубо закричал Петр. – Тогда я еще был не готов! Да! А теперь!..

– Ну и что же изменилось теперь? – снова насмешливо произнес Натан Григорьевич.

– Теперь я готов… умереть! – со слезами на глазах выдохнул Петр.

Натан Григорьевич вздохнул.

– Теперь готовы… – повторил он. – Ну что ж, очень хорошо. Я дам вам один адрес в Петербурге. Вы ведь возвращаетесь в Петербург?

Петр судорожно кивнул.

– Но только имейте в виду…

– Я не мальчик! – снова закричал Петр. – Что вы меня держите за ребенка!

– Упаси Боже! Я отлично вижу, что вы вполне взрослый человек, именно потому и решаюсь назвать вам… – И Натан Григорьевич произнес фамилию соратника по партии.

Этим товарищем оказался живущий под чужим именем Лева Гольд.

Лева Гольд принял Петра отчужденно. Он не пожелал вспоминать их совместное революционное прошлое – романтическую поездку в деревню – и сказал, что окончательно отошел от дел и ничего не знает о готовящихся новых покушениях. Говоря с Петром, Лева по-прежнему не смотрел ему в глаза, и Петр подумал, что Лева просто ему не доверяет и потому лжет. Оскорбленный в своих революционных чувствах, он решил осуществить теракт один. Даже еще и лучше, думал Петр. Вся слава достанется ему одному. Надо только выбрать лицо для покушения и достать револьвер. Осуществить вторую задачу оказалось легко, а вот с выбором лица ничего не получалось. Разумеется, больше всего хотелось застрелить Николая, но… как? Как?!

С неделю околачивался Петр возле царского дворца, пока не убедился в полной безнадежности своего отчаянного намерения. Но ведь сумел же Каляев! – терзался Петр, не думая о том, что с Каляевым подготовительно работала целая группа сообщников, и не один месяц. Тогда он решил застрелить какого-нибудь великого князя или, на худой конец, министра, любого, кто просто попадется ему на улице. Он бродил целыми днями возле великокняжеских дворцов и даже несколько раз встречал княжеские кареты, но каждый раз терялся от неожиданности, да и кареты мчались с такой скоростью, что невозможно было сообразить, куда и во что стрелять, да ведь и не попадешь на ходу, а только бездарно погубишь… ах, даже и не себя, но идею! Вот если бы встретиться лицом к лицу, тогда бы уж он не промахнулся, тогда бы уж он!..

Так он шел себе по Невскому проспекту, не глядя по сторонам, упорно держа одну и ту же мысль в голове и сам с собой рассуждая. Вдруг он услышал, что кто-то громко зовет его по имени:

– Петя! Петрушенька!

Он обернулся на крик. С пролетки соскочила дама и побежала ему навстречу. Это была мамочка.

Возвращение блудного сына было встречено домашними неоднозначно. Мамочка плакала и все прощала. Глебушка молча таращил глаза, пожирая брата – настоящего «революционера». Павел отчужденно молчал, не зная, о чем говорить с Петром. Только однажды, когда Петр, как обычно, начал вещать о России как о «тюрьме народов» и «жандарме Европы», он не выдержал и прямо спросил, что он имеет в виду.

– Как что? – не понял Петр. – Ясно что… Тюрьма она и есть тюрьма. Если бы ты посидел с мое, не спрашивал бы. И как же не жандарм, когда все европейские революции подавила?

– Да ведь подавила она по просьбе самих европейских монархов!

– Знаем мы эти просьбы!

– Для того и «Священный союз» заключали. После победы над Наполеоном. Чтобы братски поддерживать друг друга и не допускать разрушительных революций. Что в этом плохого?

– А то и плохо, брат Павел, что все честные люди на земле стремятся как раз к противоположному: покончить с монархиями и установить республики! А Россия, как всегда, плетется в хвосте… просто гигантская грязная свинья на пути мирового прогресса, только и всего. Ничего, мы эту глыбищу по кусочкам, по кусочкам… раздраконим, так что одна только груда дерьма останется. Да мусора. Если б ты видел, как Европа живет! Эх, Павел, Павел!.. Ты смотри, Глебку нашего с пути не сбивай. Пусть отрок на нашу сторону определяется. За нами будущее, Паша, за нами!

Тарас Петрович сердито сопел. Не мог он, депутат Государственной думы (хотя и страстно хотелось), прямо сказать: иди, Петр, с Богом, продолжай начатое дело революции со товарищи! И жить вместе с нелегальным пасынком тоже вроде бы неприлично. Да и надо же в конце концов закончить образование! Решили: пусть пойдет в полицию, повинится. Напишет прошение о помиловании, мол, возраст, глупость, раскаиваюсь, хочу искупить вину и встать на честный путь. А что еще? Или другой вариант – в бомбисты. Но мамочка сказала, лучше уж ее тогда похоронить.