Мартин: Для меня очевидно Ваше воспитание, сударь! Говорят, господин Гайдн большой оригинал, только, я вижу – Вы оригинал куда больший. Прошу извинить, господа. (Уходит)

Моцарт: Гайдн, Гайдн… что Вам до Гайдна, господин Мартин?

Ван Свитен: До Вашего появления, мы обсуждали последний квартет Гайдна, и господин Мартин указал на его композиционные просчёты.

Моцарт: Этот скучнейший господин напоминает лисицу из истории о лисе в винограднике, да на его беду виноград превосходен.

Сальери: Возможно, господин Мартин несколько прямолинеен в своих суждениях, но, право, господин Гайдн весьма вольно относится к музыкальным традициям и правилам, а что касается его последнего квартета, то откровенно могу сказать, что я бы так не сделал.

Моцарт: Я тоже, но знаете почему? Нам это не под силу!

Солес: Господа, господа! Предлагаю вернуться в залу. (Шутливо) Как бы нас не приняли за заговорщиков.

Стринадакки: Господин Моцарт, пойдёмте; я думаю, многим хотелось бы поговорить с Вами. Мы с госпожой Вебер составим компанию.

Констанца: Правда, пойдём, Вольфганг. (Уходят)

Сальери: Замечательный вечер, господин Солес! Но позвольте покинуть Вас.

Солес: Ещё так рано!

Сальери: Утром нужно рекомендовать императору композитора, которому закажут зингшпиль.

Ван Свитен: Уже есть кандидат?

Сальери: Поэтому я должен откланяется, чтобы успеть обдумать этот вопрос.

Солес: Очень жаль, маэстро.

Сальери делает вид, что и ему жаль, но не в его власти это изменить. Сальери и Кавальери уходят.

Ван Свитен: Помяните моё слово, зингшпиль закажут Моцарту.

Солес: Император останется доволен.

Ван Свитен: Императору не нравится, что его принуждают к постановке.

Солес: Думаете, Сальери понимая это, будет рекомендовать Моцарта?

Ван Свитен: После разговора, которому мы были свидетелями, я уверен в этом.

Солес: Может, сказать ему?

Ван Свитен: Зачем? Ведь, господин Моцарт желает сочинить подобную оперу.

Солес: Ох, и к чему была эта ссора? Только бы остальные гости ничего не заметили.

Уходят.

Середина августа 1782 года. Новая квартира Моцартов. Моцарт с отцом сидят за столом, Констанца устраивает чай. Леопольд наблюдает за хлопотами Констанцы, Моцарт наблюдает за отцом. Наконец, Констанца выходит.

Моцарт: (наливает чай отцу и себе) Отчего Вы не спешите поздравить меня? Наконец-то я обзавёлся собственным углом и семейством. Жаль, что Вас не было на нашем венчании. Было столько народу… все радовались, все поздравляли нас…

Леопольд молча пьёт чай. Моцарт продолжает, но уже не так радостно.

Отчего Вы ничего не говорите о моей опере? В Зальцбурге не слышно о ней?!

Леопольд: Все восторженно говорят о музыке, однако, во дворце епископа возмущены простонародным языком.

Моцарт: Для меня это не новость… Наши аристократы-италоманы, сделавшиеся таковыми, чтобы не оставить в одиночестве нашего монарха, да приблудные итальянские сочинители, пугающиеся остаться не у дел, также находят зингшпиль варварством, вредящим настоящей музыке. Кстати, именно их музыка вызывает у меня неподдельное сомнение!

Леопольд: У Вас нет права судить этих людей.

Моцарт: Нет права судить? Но, позвольте узнать, какими тогда правами обеспечили нас? Работать всю жизнь, не покладая рук и умереть в нищете, это Вы называете правами?

Леопольд: Разве ты не понимаешь, что губишь свою музыкальную карьеру?

Моцарт: Музыкальная карьера делается не угождением низким вкусам и желаниям, а кропотливым трудом и прекрасной музыкой. Вот послушайте (открывает газету и читает): «Похищение из сераля» заложило основы национального оперного искусства. Рядом со всеми зингшпилями опера Моцарта подобна великолепному дворцу, возвышающемуся над скромными хижинами…» (Отыскивает в другой газете) «Все усилия замкнуться в узких рамках несложного и ограниченного были развеяны в прах, как только выступил Моцарт…» А стараниями наших италоманов, против оперы строится всё больше и больше козней!

Леопольд: Зрители привыкли к итальянской опере, твоя музыка сложна для них…

Моцарт: Зрители хотят отличной музыки, и она есть в опере! Как тогда объяснить переполненный в жару театр на 2, 3, 4 представлениях? Люди помешались на опере, а нашим итальянцам это не по вкусу. Конечно, что-то может произойти, если мы начнем по-немецки думать, по-немецки действовать, по-немецки говорить и даже по-немецки петь.

Леопольд: Жизнь – это не музыка, а нечто более серьёзное! А ты невоздержан на слова, как, впрочем, и на поступки.

Моцарт: Я не могу отделить жизнь свою от музыки. Целыми днями напролёт я торчу в ней, не имея ни возможности, ни желания избавиться от этой ноши. Музыка… постоянно одна музыка! Голова, руки мои настолько полны ею, что и сам я скоро превращусь в музыку. А то, на что Вы намекаете, я совершил обдуманно, заботясь, как человек порядочный, о репутации девушки.

Леопольд: Ты – сама простота! Эта хитрющая старуха Вебер поймала тебя! Ты ещё не понял это семейство? Припомни, как с тобою обошлась старшая сестрица…

В дверь стучатся. Леопольд замолкает. Входит Констанца.

Констанца: (взволнованно) Прошу прощения, Вам, быть может, что-нибудь нужно?

Моцарт: Нет, спасибо, Станци.

Констанца: (уходит, у двери поворачивается) Это неправда, неправда!

Уходит. Оба молчат.

Моцарт: Для меня невозможно жениться из выгоды. Это знатные люди обязаны жениться по расчёту, преследуя всевозможные цели. А мы, простые люди, не только можем, но и обязаны жениться на любимой и любящей женщине…

Леопольд: Я всегда заботился о Вашем благе, жертвуя, чем только мог. Как отец, я исполнил свой долг, ясно и внятно растолковав Вам печальные последствия Ваших легкомысленных, необдуманных поступков, но Вы предпочли оставить советы мои без внимания, не желая уступить в моих желаниях и просьбах. Вам известны мои трудные обстоятельства, мои унижения в Зальцбурге, но Вы, поведением своим, принесли меня в жертву, как в моральном, так и в физическом отношении, и мне остаётся отступиться от Вас и предоставить полную свободу действий, какую Вы желали иметь. Ответственность за последствия этих ребяческих поступков я не хочу делить с Вами. Если Вы считаете, что поступили правильно и разумно, то пускай Господь поможет Вам. Я же, отныне, оставляю Вас в совершенном покое. Позвольте откланяться и заметить, что Вы сами того желали.

Леопольд берёт шляпу, трость и уходит. Моцарт сидит молча. После ухода отца, он наклоняется вперёд, опускает голову на руки. Немного погодя входит Констанца.

Констанца: (стоит позади Моцарта, очень тихо) Вольфи…Вольфи… Он ушёл.

1785 год. После концерта Моцарта. В комнате Леопольд Моцарт и Иозеф Гайдн.

Гайдн: Благодарю судьбу за то, что имею возможность свести знакомство с Вами и Вольфгангом.

Леопольд: Вы чрезвычайно любезны, господин Гайдн, и чересчур щедры на похвалы.

Гайдн: Менее всего я хотел льстить, но говорю, как честный человек: сын Ваш – величайший композитор из всех, каких я знаю лично и по имени. Он много рассказывал о том, как Вы воспитали из него композитора и музыканта, и я не могу не восхищаться Вашим талантом музыкального наставника.

Леопольд: Весьма благодарен, господин Гайдн за подобные слова, но в последнее время я перестаю понимать Вольфганга. Он не желает усвоить науку жизни.

Гайдн: Отчего Вы так думаете?

Леопольд: Человек, обладающий добрым сердцем, привыкает держать себя свободно и откровенно, а это неправильно. Именно доброе сердце повинно в том, что стоит оказаться возле Вольфганга человеку, который восхваляет его, как он одаряет этого человека полным доверием и любовью, а ведь в детстве он плакал, если его слишком хвалили. И потом, эта жизнь модного музыканта, одновременно с напряжённым, ежедневным трудом способна сломить и более сильный организм. Я постоянно твержу об этом, но он не желает меня слушать.