Моцарт: Да, пьеса для трубы…
Отворяется дверь. Из другой залы заглядывает небольшой человечек.
Человек: (неожиданно говорит густым басом, и Моцарт с любопытством смотрит на него) Эй, трактирщик, можно быстрее?! Мне некогда, я тороплюсь!
Дайнер: Сейчас, сейчас иду.
Человек ворчит и возвращается в большую залу.
Моцарт: Конечно помню. Она готова.
Дайнер: Разве она при Вас?
Моцарт: В моём маленьком, но вместительном ящичке.
Дайнер: У Вас золотая голова, господин музикмейстер!
Моцарт: Будь она золотой – не родила бы ни единого звука, кроме звона, которым и так полна Вена.
Дайнер: Пожалуй, Вы правы, господин музикмейстер. (выходит в большую залу)
Моцарт задумывается, шевелит пальцами, слегка раскачивает головой.
Леопольд: Ты написал музыкальную пьесу для трактирщика?
Моцарт кивает головой.
Леопольд: Это немыслимо!
Моцарт: Отчего же? Он играет на трубе – я пишу музыку; он попросил – я не могу ему отказать, потому как он добрый человек.
Леопольд: Как он заплатит тебе?
Моцарт: Папа, я не пишу музыку на продажу! Она появляется и начинает мучить, пока я не избавлюсь от неё. Когда её покупают – отлично, а если нет, надо ли горевать? К тому же, Дайнер – мой друг.
Леопольд: Друзья вытащат из тебя всё, что смогут и бросят погибать в одиночестве…
Моцарт: Папа, к чему эти мысли?! (с досадой) Нет, не так…
Леопольд: О чём ты?
Моцарт: (сидит, уставившись в одну точку, слегка двигается голова и кисть руки) Ага, вот как… (весело) Готово!
Леопольд: Ты заблуждаешься в отношении к людям, и мой долг сказать тебе об этом. Я немало повидал в жизни и знаю: люди злы и завистливы, особенно к тем, кто отличается от них талантом. Если ты не станешь осторожнее в выборе друзей, ты плохо кончишь.
Моцарт: Папа, с такими мыслями я не смогу писать, а буду в каждом высматривать злые намерения. Полно о дурном! Нам не удастся избежать его, но мы в силах не обращать на него внимания. Давайте выпьем (берёт в руки стакан), и я пожелаю Вам столько лет жизни, чтобы дожить до поры, когда в музыке ничего нового нельзя будет придумать.
Леопольд: В таком случае, мне придётся жить вечно.
Моцарт: Вам не пришлось бы умереть никогда, если бы дело было только в этом…(Пьют)
4
Комната в доме Франца Солеса, после концерта.
Стринатакки: Не могу понять, когда маэстро Моцарт написал свою партию? Вчера к обеду ещё не была готова скрипка… а импровизировать такую сложную партию почти невозможно.
Сальери: Восхитительная синьора Реджина! Умение импровизировать – необходимое свойство виртуозного музыканта. Ведь не удивляемся мы тому, что дышим!
Мартин: Трудно не согласиться с Вашими разумными доводами, маэстро. Остаётся посочувствовать, что господин Моцарт не имеет времени более тщательно прорабатывать свою музыку.
Солес: Позвольте, господа, разве музыка была плоха?
Сальери: Что Вы, господин Солес. Маэстро Мартин огорчён, что у композитора не нашлось времени серьёзней поработать над музыкой. Мы можем лишь угадывать, как она могла быть замечательна…
Солес: Так мы устроены: нам мало того, что имеем, и обязательно подавай лучшего… Позвольте ненадолго оставить Вас, господа, чтобы остальные гости не сочли моё отсутствие за неуважение к ним. (Уходит)
Ван Свитен: Маэстро, каково Ваше мнение о новом квартете господина Гайдна, который игрался на неделе у князя Голицына?
Сальери: Я вижу способы решения музыкальных задач, с такой оригинальностью решаемых Гайдном, в более традиционном ключе.
Мартин: Господа, а я был удивлён погрешностями, которые допустил господин Гайдн в композиционной разработке.
Ван Свитен: Вот как, мне показалось, что квартет был удачен…
Мартин: Господин барон! Там, где слушатель слышит одно, искушённый музыкант – совсем иное, ведь музыка – дело его жизни. Так вот, что огрехи были, скажет любой композитор, но то, что бывает простительно начинающему композитору, не может оправдать такого музыканта, как Гайдн, не правда ли, маэстро Сальери?
Сальери: Я не могу никого осуждать, ибо сам являюсь музыкантом, и вполне могу очутиться в положении господина Гайдна, но все мы люди, а, как известно, hominis est errore.
В комнату входят Катарина Кавальери и Констанция Вебер.
Кавальери: Позвольте, господа, представить Вам Констанцию Вебер.
Мартин: Не состоите ли Вы в родстве с Алоизией Вебер, певицей?
Констанца: Это моя сестра. Она вышла замуж за актёра императорского театра, теперь её фамилия Ланге.
Мартин: Да-да, кажется, теперь она больна?
Констанца: Уже поправляется, у неё была простуда.
Стринадакки: Какой ужас! Надеюсь, голос Вашей сестрицы не пострадал?
Констанца: Нет, с голосом ничего не случилось, Алоизия вскоре снова запоёт. Все мы очень переживали за неё, ведь она единственная знаменитость в нашей семье.
Сальери: Вы любите музыку, госпожа Вебер?
Констанца: Мне нравится в ней практическая часть.
Ван Свитен: Практическая часть?
Констанца: Ну да! Музыку должны покупать; если за музыку платят, значит – она хороша.
Мужчины улыбаются.
Кавальери: Вот так всегда, милая Констанца, когда мы, женщины, говорим дельные вещи, они потешаются.
Входят Моцарт и Солес, оба смеются.
Солес: Послушайте, господа, это просто уморительно…
Моцарт: У меня был случай в Италии: некий человек наслушался рассказов обо мне и решил, что любит мою музыку и всем говорил об этом. Нас познакомили. «Синьор кавалер-музыкант Вольфганго Амедео Моцарто!»,– воскликнул этот господин. Признаться, такое изысканное обращение меня удивило. Я решил подыграть: Вас неправильно информировали, – сыграв изумление, ответил я, – потому как имя моё: Иоганнес Хризостомус Вольфгангус Амедеус Сигизмундус Моцарти. (Все смеются) Он принял шутку за чистую монету.
Сальери: Позвольте поздравить, господин Моцарт, дуэт был великолепен: госпожа Стринадакки чрезвычайно удивлялась Вашему импровизаторскому таланту. Я взял на себя смелость утверждать, что такой прекрасный музыкант, каковым Вы являетесь, не может не быть и замечательным импровизатором.
Моцарт: Вы ошиблись, маэстро, потому как это не была импровизация.
Стринадакки: Но как же, господин Моцарт, у Вас не было записи Вашей партии…
Моцарт: (весело) Мне не нужны никакие записи, все ноты умещаются у меня здесь. (показывает на голову) Тот вариант, что был подготовлен, уступал новому, а времени записать его не было.
Сальери: У Вас сильная память.
Моцарт: Она гораздо сильнее желудка. Как Вам понравилось выступление, барон?
Ван Свитен: Я Ваш поклонник!
Сальери: Господа, а Вы знаете, что император капитулировал перед требованием оперных патриотов? Господину Розенбергу дано указание организовать зингшпиль. Теперь осталось найти композитора.
Мартин: Я уверен, что ни один композитор не станет этого делать.
Моцарт: Отчего Вы так уверены, господин Мартин?
Мартин: Никто из серьёзных композиторов не станет заниматься свинством!
Моцарт: Заниматься свинством? Где же Вы увидели свинство в национальной опере?
Мартин: Любой, кто разбирается в музыке, знает: не может быть никакой национальной оперы! Оперой может зваться лишь произведение, написанное на итальянском языке.
Моцарт: Скажу Вам, что почёл бы за честь сочинить оперу на родном языке, а свинство нахожу в том, чтобы писать пустую музыку, не трогающую чувств, и прикрывать эту пустоту фальшивым блеском музыкальных завитушек. Как скоро Вы считаете себя композитором, то должны понимать: в опере главное музыка! Неважно, каким языком написаны диалоги…
Мартин: Позвольте не согласиться! Ещё маэстро Глюк утверждал…
Моцарт: Мне не требуется чужого ума, чтобы понимать вещи очевидные, которые Вы понимать не желаете. Что ж, не могу запретить Вам оставаться невеждой.
