– Я думаю, мисс Гамильтон может не согласиться, – заметила на это Лина.
– Да к черту ее и ее чертовы формальности, – сердито крикнул он.
Лине нравилось, когда он вел себя так, защищая её.
– Черт возьми, компания принадлежит мне, и главный тут я. Если я скажу, что тебе надо оплатить больничный и не сокращать отпуск, то так оно и будет.
Он вскочил.
– Я немедленно ей позвоню.
– Нет, пожалуйста, не надо, – взмолилась Лина, протестуя. – Я правда хорошо себя чувствую и очень хочу вернуться к работе.
Он поднял трубку и уже собирался набрать отдел кадров. Лина вскочила, чтобы остановить его, но резкая боль остановила её.
– Ой! – сказала она, согнувшись, правой рукой держась за стол, а левую положив на низ живота.
Она на минуту закрыла глаза. Стринджер положил телефон и подбежал к ней.
– Лина! Что случилось?
– Ничего, все хорошо, – сказала она. – Я просто слишком резко встала и живот схватило.
– Господи, да тебе домой надо! – запротестовал он.
– Нет-нет. Все хорошо. Мне просто нельзя резко вставать и резко садиться.
Стринджер нахмурился.
– Правда. Все хорошо. Не надо поднимать шум из-за этого, – сказала Лина покровительственным тоном, что поставило ее в равное с ним положение.
Он еще, словно непослушный мальчишка, пытался протестовать, но потом все же согласился. Хотя по отношению к Лине он занимал позицию отца, мальчишка внутри его всегда знал о превосходстве женщин. Ему удавалось скрывать это от других, но в такие моменты, как сейчас с Линой, он позволял себе слушаться.
Боль утихла, и Лина поблагодарила его за заботу. Сказала, что пойдёт к себе и поработает.
– Будь по твоему. Но если что-то потребуется, скажи мне, – сказал он, все еще неохотно.
Когда она выходила, он придержал ей дверь.
– Обязательно. Спасибо, – сказала она, тепло улыбаясь.
Когда Лина шла по коридору, то услышала, как Стринджер сказал:
– Хелен, зовите эту компанию сюда.
– Да, сэр, – сказала Хелен. – Уже идут.
Она быстро пошла за ними.
Он стоял в дверях и смотрел Лине вслед, пока она не повернула за угол. Он очень беспокоился о ней. Некоторые, подобные мисс Гамильтон сказали бы, что его чувства, в особенности к сотрудницам, являются показателями непрофессионализма. Но его, джентельмена старой школы, это мало беспокоило. Если в нем взыграли отцовские чувства к девушке, которая на него работает, то он отнюдь не намеревался отказываться от них. Он может и не показывать этих чувств, по большей части для того, чтобы другие сотрудники не поняли, что у него есть фаворитка. Но если он хочет, то будет заботиться о Лине.
Но причина была не только в его старомодности. Он чувствовал, что в глубине души Лине больно, хотя он и не знал, что послужило причиной этой боли. Он понимал, что Лине было трудно довериться кому-то, что она всех отталкивала. Поэтому он и не собирался отталкивать Лину, даже если на зло этой чванливой начальнице отдела кадров. Он вздохнул и вернулся к своему столу.
Сев за стол, Лина успокоилась, по крайней мере, на какое-то время. Это был ее дом вне дома. Свой стол, как и дом, Лина содержала в порядке. Она никогда не допускала завала бумаг на столе. Если она что-то заканчивала, она откладывала это, прежде чем приступить к чему-то другому. Она не верила в возможность делать несколько дел одновременно, считая это неэффективным способом работы. Дело свое она хорошо знала и делала добросовестно. Будучи финансовым аналитиком, она полагала, что это ремесло требует точности и аккуратности.
Компания специализировалась на управлении инвестициями, имела дело с богатыми инвесторами и фирмами, у которых были лишние средства и договорные инвестиции. Ее работа была делать прогнозы для клиентов на основе финансовых данных. Если она так скрупулезно не выполняла все расчеты, то и прогнозы ее не были бы такими надежными. Если будут ошибки в числах, на основе которых она делает свои прогнозы, компания потеряет доверие клиентов, а этого она допустить не могла.
Что касается личных отношений с коллегами, то Лина была закрыта для многих. Все же ей не составляло проблемы выступать перед группой людей, когда она представляла свои прогнозы. Презентации – это часть ее работы, она была в своей стихии, смелая и уверенная. Она как будто становилась другим человеком, и ее саму это поражало. На переговорах с клиентами, она могла говорить хоть с сотней людей сразу. Когда она говорила языком чисел, количество слушающих не имело значения. В общем, работу свою она любила и делала хорошо.
Лина начала работу с того, что поправила все предметы на столе. Ее не было лишь несколько дней, и к столу притрагивалась только уборщица. Поэтому все было точно так же, как когда она ушла. Все же она поправила органайзер, степлер, маленькую стеклянную коробку со скрепками и резинками, повернула компьютер.
Единственным личным предметом на столе была рамка с фотографией, которую она сама сделала. Всякий, кто подходил к ее столу, мог подумать, что в этой рамке будет фотография друга, члена семьи, или даже собаки из детства. Но это было совсем другая фотография – фотография старого дома с двумя закрытыми дверьми. Эту фотографию она сделала в одном городке на севере Италии, куда ездила летом с группой своих университетских друзей. Лекси поехать не смогла, поэтому ей не с кем было провести время.
Как-то на выходных она села на поезд и доехала до города на границе Италии и Швеции, а потом на автобусе добралась до одного местечка в горах. К удовольствию Лины, никто из друзей к ней не присоединился и никто из местных жителей с ней не общался, поскольку никто из них не говорил по английски, а Лина ни слова не знала по итальянски. Эти деревянные двери ей понравилась, она сфотографировала их, и теперь смотрела на фото всякий раз, когда чувствовала, что мир слишком большой, или когда ей было грустно.
Она открыла нижний ящик стола, куда она клала сумку, пока была на работе. Но сначала она достала телефон из сумки и положила его на стол. Она взяла с собой ложечку Минни Маус. Подержав ее в руках, она подумала о ребенке, которого потеряла.
Когда она поняла, что беременна, у нее появилась цель в жизни – главная причина, почему надо работать и для чего надо терпеть. Неожиданно для себя самой она начала понимать, что все, что она делала, было для дочери. Теперь, когда дочери не стало, цели тоже нет. Это было странно. До того, как она случайно забеременела, у нее не было цели жизни как таковой, но это ее не беспокоило, и ей даже нравилась эта жизнь. Она просто не замечала, что смысла нет. Возможно считая, что смысл есть, и есть намерения, но они этот смысл для нее был совсем незначительными, и сводился лишь к причине проживать день за днём. А с осознанием того, что у нее будет ребенок это вдруг все обесценилось до такой степени, что она перестала понимать, что же для нее было важным.
А сейчас, что для нее важно сейчас? Ради чего жить? Чего ей теперь хотеть от жизни? Разве может что-то еще быть более важным, чем то, что она уже потеряла? Нет, депрессией она не страдала, чтобы там не говорила эта аспирантка из больницы. Просто теперь она ясно представила свою жизнь, и эта жизнь никак не могла быть описана исследованием этой Джоанны.
Об этом размышляла Лина, держа в руках ложечку с наконечником с Минни. На лице была спокойная улыбка. Все же она решила держать эту ложечку в сумке, а мысли при себе – чтобы никто не подумал, что она страдает послеродовой депрессией. Она подумала о своих сослуживцах. Все же хорошо, что они не знали о ребенке. Они бы подумали, что это сломило ее, бросились бы утешать ее, косо смотреть, что было бы совсем нелепо – ведь с ней все хорошо. Нет уж, свои мысли она оставит при себе. Ей никто не нужен. Не нужны ей эти люди, которые делают вид, что они друзья, и что она им не безразлична. И уж тем более она не хотела довериться тому, кто проявлял такую неискреннюю заботу.
Она спрятала ложечку во внутренний карман сумки – так она не испачкается, и никто ее не увидит. Наверно, надо какой-нибудь платок или чехол, чтобы завернуть ложечку. Она подумает об этом потом, а сейчас положит сумку в нижний ящик.
