Потом наступила зима. Каждый день падал снег. Его нанесло уже столько, что трудно было ходить. Вскоре пришел ответ от Ани. Она писала, что 25 декабря приедет на сессию. Жить будет на Стромынке. Письмо заканчивалось такой строкой: «… а что до знакомств, то мне бы очень хотелось познакомиться еще раз с Володей Казаровым». Она приехала, как и обещала, 25-го. Я встречал ее в 6 утра на Курском вокзале с букетом каких-то белых цветов. Она взяла меня под руку.

– Пойдем, – сказала она.

Высокая, стройная блондинка со слегка ассиметричным носом и серыми глазами, взгляд которых казался очень глубоким. Мы шли по Садовой. Увидев почтовый ящик, я бросил в него прощальное письмо Кристине, написанное еще несколько дней назад.

Прошлое уходило, и время, вновь выйдя на сцену, готовило зрителям очередные сюрпризы.

Сейчас я уже не помню, когда Кристина первый раз позвонила мне: до 25-го или после. Видно было, что ей захотелось мира. Но я был уже другой. Я был вежлив, предупредителен, но и только. Она хотела встретить со мной Новый год.

– Да, неплохо было бы, – сказал я. – А где?

– Поведи меня в какую-нибудь компанию.

– Я тебя уже водил.

Она молчала минуту, потом сказала:

– Ты не понимаешь. Все совсем не так, как ты думаешь. Я тебе не изменяла.

– Какое это имеет значение? А что касается Нового года, я постараюсь узнать. Позвони мне утром 31-го.

Мы попрощались и одновременно положили трубки.

Я проводил с Аней целые дни. Она словно накинула на меня какую-то ниточку и на этой ниточке вела. А мне льстило, что такая интересная женщина отдает мне свое время. Она заявила, что хочет встретить Новый год со мной вдвоем. Перед моим мысленным взором мелькнула Кристинка и тут же исчезла. Я решил, что имею право наказать ее.

Таким образом, пришлось снова обратиться к Елене Владимировне за ключами.

– Только не делай глупостей, – сказала она, передавая мне ключи.

– Да какие глупости?! Вы посмотрите на меня.

Она посмотрела и улыбнулась. Елену Владимировну я знал с детства. Она была маминой подругой с девятьсот лохматого года. Жила она у Елизаветы Алексеевны, другой маминой подруги, на Воротниковском переулке в центре Москвы. А квартира в Коломенском стояла пустая, но друзья Е. В. пользовались ей, если хотели уединиться. Рассказ о Е. В. еще впереди, а сейчас я стремительно готовился к празднику.

Было 10 часов вечера. Продукты, шампанское, водку я уложил в холодильник и вдруг решил, что нужно принять ванну. Аня могла приехать в любой момент, и я отпер замок, чтобы она могла войти. Поплескавшись, я причесался и вышел в одних плавках. В коридоре стояла Аня в своем светлом, приталенном пальто.

– Привет, – сказал я.

– Привет, у тебя хорошая фигура. Можно раздеться?

Через десять минут мы лежали на кушетке, и я впивался в ее губы. Могу сказать только, что свою функцию я выполнил, но не слишком удачно.

– Ничего, – сказала Аня, гладя мои волосы, – скоро ты ко мне привыкнешь, и тебе больше никто не будет нужен.

Мы не выходили из квартиры три дня. Я действительно к ней привык за это время. Я любил ее.

Дальше начался сумасшедший январь 1975 года. Встречи с Аней Коломенском. Встречи с Кристиной в кафе и на улицах Москвы, ее слезы и ужасное чувство, что я ничего уже не могу сделать. Встречи с Мельниковым, разговоры с Иваном, и водка до утра. Меня уносил куда-то поток жизни.

Елизавета Алексеевна и Елена Владимировна жили на Воротниковском переулке недалеко от станции метро «Маяковская», в большой трехкомнатной квартир.

Дом этот всегда был открыт для друзей. Приходили друзья, приводили своих друзей, а те – своих. Я приезжал туда довольно часто, потому как хозяев знал с самого раннего детства. Е. А. и Е. В. учились вместе в МГУ на филологическом факультете, а затем жизнь повернулась так, что они прожили вместе, не выходя замуж и не имея детей. Обе они очень любили мою маму, и частица этой любви досталась мне. Дом на Воротниковском был моим вторым домом, а вполне возможно, что и первым. Там мне было хорошо. Легкая, всегда благожелательная атмосфера притягивала, как магнит стрелку компаса. Там я узнал многое, и мои убеждения стихийного материалиста сильно трансформировались. Может быть, именно это спасло меня в те дни, когда я обнаружил то, чему разум не мог дать объяснения. Незаметно и без всякого нажима с их стороны мои тетушки готовили мою душу к самому сильному потрясению, которое я испытал в жизни.

Ольга Мишкина попала в этот дом через Наташу, с которой училась на высших курсах переводчиков. О том же, кто такая Наташа и откуда появилась, вряд ли стоит рассказывать, иначе вся повесть начнет принимать чудовищные размеры. Все просто: Наташа была дружна с Е. А. и два года учебы прожила в ее квартире.

Ольга. Она была, как теперь говорят, сексапил № 1. Интересовалась одновременно восточной философией и приезжими американцами. Все, что она на себе носила, не могло быть сделано в Советском Союзе. И все это вместе с ее гиперактивностью окружало Ольгу ореолом волшебного магнетизма. Мои отношения с ней начались в мае 1977 года. Мы возвращались по одной ветке метро, и вдруг она сказала:

– Поехали ко мне. Будем читать «Мастера и Маргариту».

Я немедленно согласился. Никакой Маргариты, конечно, не было, а был очень бурный секс, после которого я отрубился. Мы встречались почти каждый день, а через две недели в ее школе переводчиков начались летние каникулы, и она укатила домой в Новосибирск. Я тащил ее чемоданы до вокзала, мы попрощались, и Ольга сказала:

– Напиши мне обязательно.

Письмо я так и не написал, хоть все лето и обдумывал его. В сентябре уехал со своим школьным еще другом в Сочи, а вернувшись, застал Ольгу уже совсем иной. Она играла со мной в какую-то странную игру, но ни о каком сексе уже не было и речи. Беседы о дзен-буддизме, установившиеся на Воротниковском, ее странные отношения с Наташей чрезвычайно возбуждали меня, и уже тогда, наверно, в моей душе начал вызревать какой-то миф. Все это продолжалось до весны. Теперь я приближаюсь к самому непостижимому отрезку своей жизни, описать который можно лишь штрихами, ибо целиком он никогда не уложится в пространство бумажного листа и даже в объем книги.

Кто такой я? Каким образом возник и почему родился именно человеком? Мог ли я вообще не родиться или родиться, скажем, кошкой? И как бы мог существовать мир, если бы меня не было?

Началось с гипноза. Я отдавал мысленные приказы, и люди подчинялись им. Меня как будто окружала мощная гипнотическая аура. Затем я начал слышать ее голос, звучавший непосредственно в моем сознании. Мы могли мысленно разговаривать, хотя физически она отсутствовала.

Я постигал все новые и новые глубины Вселенной. В моем сознании как будто крутились цветные узоры калейдоскопа. Как далеко все это было от теории Маркса-Энгельса! Все было реально и при этом не вызывало никакого страха. Я экспериментировал над собой и другими.

Был Страстной четверг. Мы сидели вдвоем в комнате спиной друг к другу. Я мысленно спросил ее:

«Кто все это создал?»

«Бог», – прозвучал голос в моем сознании.

«Бог, Бог… а кто Бог: ты?»

«Нет».

«Так кто же, я?»

«Да!»

И тогда я закричал, а она не шелохнулась. Сразу все мне стало ясно. Я больше не произнес ни слова и вскоре ушел.

Странное небо над головой. Сплошные серые облака. Вечер, проколотый иглами фонарей. Почти никого вокруг. И в центре всего этого непостижимого мира – я. Это было в четверг. А в субботу родители отвезли меня в психиатрическую больницу.

Иногда я думаю, что в наше время мои фантазии не заинтересовали бы ни одного немецкого врача.

– Как ваше имя? – спросил бы врач.

– Иисус Христос.

Он протянул бы мне руку:

– Очень приятно. А я Штольц. Завтра выходите на работу. – Свобода Совести.

Но не так было в СССР образца 1978 года. При словах «я Иисус Христос» врачи делали стойку и не сводили с меня взгляда. Потом пошли нейролептики. Лечили меня долго и основательно. После выписки из больницы система фактов в моем сознании уже рассыпалась, оставив лишь одни незначительные фрагменты.