– Ну конечно, не имеешь… И вот ведь понимаешь ли, я всё думал, такая кроткая, скромная, молчит много, а оказывается, ты в это время всё видишь в своём свете.

– Но я же стараюсь быть искренней, Мишенька! Ничего не приукрашиваю.

Официант отчаянно махнул рукой и скрылся из виду. Казалось, он выругался, и не один раз, но мне в лицо говорить этого не стал.

– Вообще, мне всё равно (не буду приводить в тексте дословное выражение, думаю, вы и так поняли, о чём именно идёт речь), и ты можешь делать всё, что тебе хочется, – вновь заказ, вновь пришлось его выносить.

И так целый день на ногах. Крутишься, учишь иностранцев безобидному мату, ждёшь чаевых, которые тут же готов потратить на бокальчик Гиннеса.

– Я такой человек, ни к чему и ни к кому не привязан, я могу даже записать этот твой бокал на себя – настолько мне всё равно.

– Мишенька, не надо.

– Нет, надо, надо! – уже сам не понимая зачем, он заставил бармена вбить новую позицию в его счёт. – А потом ещё и ещё!

Из кухни донёсся звон колокольчика – Миша скрылся.

О, дорогой читатель, что же я натворила? Думаю, это очевидно. Дала почитать одной из настоек рассказ о себе, вот и всё. И как вы, должно быть, понимаете, сей опус моему герою не приглянулся. А как же так получилось, спросите вы?

Наступило восьмое марта, и я со своими подругами отправилась отмечать праздник в любимый бар. Там за стойкой сидел Мишенька, он отдыхал, вовсю шла не его смена. Я так рада была его видеть и ощущала себя смелой и энергичной в международный женский день, что по какой-то нелепой случайности решила дать почитать мой рассказ другу. Так сказать, чтобы от настойки он тут же опьянел. А получилось, что он от одного шота упал навзничь, образно выражаясь.

Прошло, признаться, пару месяцев с тех пор, как настойка была готова. Я не перечитывала её много раз, ибо привычки подобной не имею, и потому успела забыть некоторые куски, и в общем создавалось впечатление, что рассказ должен понравиться моему герою, так как он виделся мне совершенно безобидным.

После первых двух абзацев Мишенька бросил чтение. Его душил гомерический нездоровый хохот, он не мог остановиться. Покраснел, потом выбежал курить.

Бедный, он явно планировал отдохнуть, а из-за моего «невинного» рассказа решил скрыться поскорее. И вот, спустя неделю после инцидента, мы встретились вновь.

Мишу я любила как брата и за многое уважала, а потому старалась строить глазки в наиболее удачные моменты. Я поняла, что лёд тронулся, когда под конец своей смены он решил сесть со мной рядом, воткнуть в уши музыку и уставиться со мной в одном направлении – экран телевизора, где транслировали очередной футбольный матч.

Он посмотрел на меня и улыбнулся мягко.

– Чего ты?

– Миша, ну поговори со мной!

После некоторого молчания он буркнул:

– Задавай тему.

Так стало очевидным, что один из реальных моих персонажей простил мне писательскую дерзость.

Миша никогда больше не заговаривал со мной о рассказе, от других только я слышала, что друг был против знакомства остальных с занимательной историей. При нём никто не читал, но без него, дорогой читатель, почти все с моей помощью успели выпить шот малиновой настойки и ничего крепкого и горького в ней не нашли.

Миша ухмыльнулся.

– Что такое? – неужели не прошла душащая его ярость.

– Ромашковый? – он резко повернулся ко мне и вынул наушники. – Серьёзно?

– А каким он был? Не ромашковым разве? – наконец я закончила бокал.

– Пакетированный чёрный. Самый обычный.

Может быть, для красного словца я и добавила от себя эту деталь. Честно, не помню, но почему-то действительно кажется, что чай, который он пил в промежутках, был ромашковым. Да и потом я не вижу ничего плохого в таком напитке, он не умаляет мужского начала, если смотреть на вопрос с этой стороны.

– Как твои походы в библиотеку поживают? – я старалась разукрасить свой вечер.

Миша посмотрел грозно, будто спрашивал: ты не успокоилась ещё?

– Но ты ведь сам говорил, что в свободное время любишь почитать книги в Публичной библиотеке… – я сложила руки в замок и спокойно продолжала следить за ходом матча, точно загипнотизированная.

– Я больше ничего тебе рассказывать не буду.

– Но как-то же нам придётся общаться, – признаться, меня друг не мог напугать своими резкими словами. В глубине души я ощущала к себе глубокое расположение. И шутка ли, как раз благодаря рассказу оно всё росло в Мише.

Потом в бар пришла наша знакомая Катя. Ей было девятнадцать. Юный хипстер с большими глазами, точно из аниме. Она всегда носила бордовую шапочку, даже в помещении.

– Садись, дорогая, – я освободила своё место и передвинулась демонстративно на один стул. – Миша так рад тебя видеть! – Друг покачал головой и прищурил глаза: теперь он был готов к любому моему трюку.

Малышка болтала без умолку. Признавалась, что друзей у неё нет, и вообще жить в Петербурге одиноко. Пошло шутила, хотя ей это совсем не шло, но девочке казалось – вполне, так сказать, подходило стилю заведения. После пинты она решила выпить малиновой настойки, и я тут же заметила, как правая часть её лица покрылась крупными пятнами – аллергия танцевала зловещую ламбаду. А крошка так опьянела от напитка и разговора с моей образной настойкой, что совсем не замечала надвигающейся опасности.

Оказывается, даже один шот принятого может быть провокационным и ядовитым. «Как символично» – пронеслось в моей голове. Я внимательно посмотрела на Мишу. При принятии самого себя, всего лишь стопки (и ту не допил), ему стало физически плохо. Он так отравился, что больше никогда не желал пить малиновую настойку в моём исполнении.

– Катя, – шепнула я на ухо малышке. – У тебя аллергия, будь осторожна.

Дальше я накинула пуховик, медленно повязала шарф, посмотрела на себя в зеркало и остановилась на мгновение. А что, если бы мне показали такую настойку? Как бы я отнеслась к подобному?

А мне, на самом деле, всё равно. Пусть я не переживала период наркомании или беспробудного пьянства в своей жизни, за спиной нет тяжёлых расставаний с мужчинами, мне всё равно. Наверное, потому что я никогда никого не любила, не успела открыть в себе глубинное сострадание и нежность. Да, как была холодной, так и осталась. И ведь все эти настойки, они не о тех людях, о которых гласит первое предложение каждого рассказа, они обо мне – каждая. Шифр, который стоит принять.

Описав Мишу, я описала себя. При соприкосновении с человеком, когда он кажется тебе интересным, ты перестаёшь на какое-то мгновение воспринимать, инициировать себя собой, ты и есть тот человек, что сидит напротив и рассказывает о себе.

И потом, главное, что содержалось в шоте, это уважение к непростому пути, по которому официант двигался, так же, как и мы все. Это его дорога, и он старался быть честным – меня это привлекло.

Мы переглянулись. Миша улыбнулся и я – в ответ. Да, наш конфликт потух. Осадок от выпитой настойки остался, но хорошо, что он есть. Определённо.

Единственное, что я не в силах понять, но стараюсь к этому относиться как к данности, так это следующее. Почему именно он, именно в этот промежуток времени открылся мне и показался настойкой… Что заставило включиться мою голову? Этого я понять не в силах. Остаётся успокаивать себя: в истории нет сослагательного наклонения, значит, так надо было. Ключевые слова, между прочим, и если в них вдуматься, становится хорошо, как после принятия транквилизатора. Почему? Так ведь кто-то берёт изначально на себя ответственность, кто-то обладает большей инициативой, чем ты в твоей же жизни. Значит, есть право на ошибку, есть и право на заблуждение.

Мои иголки в воде. Я тяжело переношу соприкосновение с вами. Вы все прекрасны по-своему, и так сложно об этом говорить, но невозможно не говорить, потому что люблю вас, как могу.

Не знаю, как его зовут.