<30 121
С. Г Федина
-Да мама, дома, — рычал в ответ низкий бас, и это означало, что Вадик не один и дверь его комнаты неприкосновенна.
-У тебя Листик, — смягчалась в интонациях тетя Женя. Листик — единственная из многочисленных девушек Вадика, которая нравилась тете Жене.
Да, мама, Листик, — пресекал домогательства Вадим.
Ну, хорошо, — отступала тетя Женя, — я буду готовить ужин.
Сейчас, когда жизненные приоритеты выстроились для меня совсем по-другому, по-другому воспринимаются и закрывающаяся на ключ комната с широкой кроватью, на которой спал только дядя Гриша, и исчезающий вслед за отцом Вадик с очередной подружкой, и ужин тети Жени, иногда на кухне, а чаще в комнате перед телевизором в полном одиночестве.
Но это грустный сценарий вечера в нашей квартире. Другой, если очень коротко, оптимистичный, можно сказать по-современному — позитивный. Я хорошо усвоил почему в КВНовских командах так много студентов-медиков (взрослые врачи тоже любят шутить, это мой отец доказывал неоднократно). А тут — последний курс Второго меда, без пяти минут дипломированные эскулапы, но я бы очень подумал тогда, стоит ли попадать в руки этой компании, которая, во главе с Вадиком, вваливались в нашу квартиру. Я, первокурсник физического факультета, грыз основы
<5© 122 <3*0
ВЕРЮ, ПОМНЮ,ЛЮБЛЮ... =
естествознания, и это было, по крайней мере, видно по заваленному учебниками столу, а тут:
Вадик, ты дома?
Вадик, у тебя Листик?
А Вадик — шасть, и уже на Новом Арбате у отца в ресторане.
Бац, и весь вечер вся честная компания обсуждает на нашей кухне кого «сделает» в Москве Тбилисское «Динамо». Хорошо, что Слава Метревели примирял мое «Торпедо» с их «Динамо». Попутно, как завязывать галстуки, (спасибо и сегодня за эту науку), прав или не прав кумир компании — Буба Кикабидзе, выйдя на сцену с часами на руке, и так далее.
Какие тут скелеты, какие симптомы? Все на Арбат. Мои родители серьезно считали, что если я буду оставаться под влиянием этой компании институт мне не закончить. Поэтому на Арбат, было без меня. И отцовское:
Ты когда будешь заниматься? — словно гвоздем прибивало меня к порогу родной квартиры. Кто теперь скажет в чем больше толку?
Не были и не стали разгильдяями Вахтанг — замечательный детский врач, профессор; преуспевающий всегда и во всем Сандро, Вадик, еще до тридцати защитивший кандидатскую в Герцена. Просто пенили им кровь не свойственные тогда большинству раскрепощенность и свобода, звала вперед неуемная жажда жизни.
<j€) 123
С. Г Федина
В самом начале восьмидесятых по новым столичным микрорайонам разъехались жильцы нашего дома, но еще трижды пересекутся наши с Вадимом пути...
Многодневное наше с мамой хождение по разным врачам Онкологического института имени Герцена закончилось кабинетом заведующего отделением. Здесь перед профессорской дверью я ждал итогов консилиума. Первой я увидел Г алину, заведующею регистратурой, по просьбе Вадима опекавшую нас. Пропуская матушку вперед, она усадила ее рядом со мной на кушетку и, кивнув мне головой, направилась к себе в регистратуру. Я не задавал вопросов, а мама молчала. Меня пугало ее бледное неподвижное лицо. Не было смысла спешить на разговор с Галиной. Услышать то, чего боялся услышать сразу, как только шагнул за порог этого старинного особняка? Кроме вопросов: за что и почему, — в голове ничего не было. Вечером позвонил Вадим.
Словно добрую весть принесли в камеру смертника накануне его казни: дело ушло на рассмотрение в высшую инстанцию и только она может вынести окончательный приговор. Моя надежда, которую вновь заронил голос с едва уловимым кавказским акцентом, была в руках седой старушки — научного руководителя Вадима. Охранная грамота, выданная ею, вопреки, казалось бы, очевидному, говорила: неподсуден. Именно она взяла на себя всю ответственность, когда накануне неотложной операции хирурги и анестезиологи из
<5© 124 <3*0
ВЕРЮ, ПОМНЮ,ЛЮБЛЮ..
вестного медицинского центра, обнаружив темное
пятно в легких моей мамы, отказались от хирургиче-
ского вмешательства. Я видел, как плакала мама, кото-
рой только что отменили очень тяжелую, особенно для
пожилого человека, но необходимую операцию.
Гонцом, загнавшим в мыло свою лошадь я летел в
ординаторскую хирургического центра. Драгоценная
грамота о помиловании — снимки и выписка, выдан-
ные мне Галиной в регистратуре института имени
Герцена, решали в те минуты: жить или не жить моей
маме. Я успел, но стрелой в спину догнал меня Галин
вопрос:
— А ты знаешь, что Вадим умер?
го похоронили рядом с родителями. Из близких
были только Вахтанг, Сандро и Галина. Жена с
сыном жили в Израиле. О распавшейся семье я знал
от самого Вадима...
ы сидим в его квартире, одна из комнат которой заставлена коробками с сигаретами, коньяком, виски.
Это покруче, чем бар дяди Гриши, — шучу я.
Нет, дорогой, — нажав не акцент, отвечает Вадик. — Этот импорт с Кавказа. У отца все было настоящее. Вот такая теперь у меня работа. Это все расходится по ларькам. Жить можно.
А по специальности, у тебя же кандидатская? — вставляю свой вопрос.
125
С. Г Федина
Был медицинский кооператив — учредили с ребятами из Герцена: раздавили налогами. Можно было вернуться в институт, только жить на что?
А родители? — осторожно спрашиваю я.
Его ответ: коньяк и рюмки, которые он ставит на журнальный столик.
Ушли как-то сразу один за другим. Первым отец потом мама. Часто вспоминаю твоего отца. Борис Федорович вообще рано ушел, первым из нашей квартиры на Щукина. Давай помянем наших.
Греют воспоминания, греет коньяк. Греет даже неизвестность, которая ждет впереди. В сорок Вадима и тридцать пять мои, коробки с кавказским контрафактом — просто эпизод в жизни, не более чем. Я ухожу, когда большая, навеселе, компания незнакомых мне Вадимовых приятелей атакует квартиру. Ухожу. А разве мы знаем, когда наши встречи становятся последними?
Каждый раз, когда я по просьбе мамы отношу в церковь записки о поминании усопших родных, последней строчкой дописываю: и р.б. Вадима. Я очень верю, что ему это нужно. Я точно знаю, что это нужно мне...
Мариинск
Мариинске скорый московский стоит около С=^В десяти минут. Вот-вот, согласно расписанию, он прибудет на второй путь. Первый занят скорым до Владивостока. Я, Валентин, он мой двоюродный брат, и настоятель Мариинского храма отец Алексей прикидываем, сколько придется подождать, если все сложится по расписанию, чтобы оба поезда ушли в своих направлениях, освободив пути, а нам дорога напрямую к вокзалу, минуя высокий пешеходный мост. Все расчеты вызваны только одним — преклонным и очень преклонным возрастом наших мам. Только из- за возраста мы отказали им участвовать в автомобильном пробеге Братск-Мариинск, доверив их железной дороге...
Мариинск — город, для нашей семьи особый. 70 лет назад здесь начались дороги, которые развели в разные стороны многочисленное семейство протоиерея Георгия, моего деда по маминой линии. В застенках мариинской тюрьмы приняли смерть старшие члены нашей семьи, отсюда ушла по этапу в свои неполные 25 лет моя мама — враг народа, член антиправительственной группировки под руководством
