Общество вчера.

Мой правый ус,

убаюкивает великих.

Мой левый ус,

щекочет их великие умы.

Вдвоем,

соединяют Мемфис-Мицраим.

Листы моих нагромождений

Из исторического древа

Ни одно древо не простит.

Те, кто говорит – «Вот бы Володеньку в наш век!»

Оставьте, пусть творец спокойно спит.

Вам в пору заиметь своих.

И я посплю.

Земляные полы в сарае

В горячке согрею собой,

Проснувшись воцарю над простонародьем,

Мне каждый воскликнет «Je tire mon chapeau!»

Угомоню вены флебитные

И беся̀т-подражателей,

Мрачных подростков, которых я привык называть русским бѝтом.

Еще не успело «ваше» время – кобылица с кобылятами

Затоптать наше вчерашнее общество.

Наши геморроидальные внутренности

Натянутся на колёса машины будущего,

Которая будет двигаться вперед

Пока от нас не останется одна сплошная нить-пуповина.

Что дальше будет,

Будет не видно.

Разговор с подругой.

Когда мне было шестнадцать,

У меня была одна подруга,

Не принимавшая церковных обетов,

Однако, ведущая себя, как монашка.

Тогда я сказал ей -

Успокойся!

Пока я жив,

Миром

Будет

Править

Хаос.

(Что ж, так и оказалось).

И если женщины захотят

Засовывать в себя

Целый ракетный комплекс,

То пусть засовывают.

По-твоему странновато?

Нет!

Пока я не родился

Здесь было как-то странно.

Импликация.

Если вы попробуете

Прочитать мои стихи своей возлюбленной,

То она перестанет с вами общаться.

Если вы зайдя в туалет,

Где на унитазе сидит пьяная знакомая

Со спущенными трусами,

Завидев её мохнатку не извинитесь,

То вы нахал.

Если вы обнимаете кого-то

С сигаретой в руках,

Небрежно стряхивая пепел,

Попадающий прямо на одежду,

То вы невнимательный.

Если вы попытаетесь

Скрывать смыслы за рифмой,

То она возможно поможет вам выйти из безвременья.

Отрочество.

Упиваясь чаем взахлёб,

Как Ёся, пожирая изгнанья хлеб,

я пасынок у своей строгой коммуналки.

В приступе сверхпамяти,

прогоняя вон отрочества остатки,

проведенного за калиткой.

Поколениями пожирать вкус солнечного света -

– на душу прапрадедов бальзам.

Я слышу эхо да нет там человека,

И пусть пошлятину скажу,

но это дух, кричащий в рупор,

и выделений сгусток, который эпоха дряхлеющей, задушенной, застоявшейся культуры,

всего не жалея, исторгнет в бараньи физиономии вам.

Нужный.

В стране без деревьев,

На острове без солнца,

Оставил следы от копыт своих я -

– двуногий уродец.

Уснувший на клавишах фортепиано,

Впавший в детство,

Усталый и безмозглый

От переизбытка веронала.

«Непонятный», как пономарь олигофрен,

Который прожил жизнь не видя театра,

Но «нужный», как актриса в нём –

Визжащая, раскрашенная старая бабка.

Схолазия.

Поэзия,

в отличии от воли -

не в руках Господа,

куда захочет он не направляет её,

и этим пользоваться надо,

Откровение пророка в бретонской рубахе.

Тяжело спрятать свой череп рогатый,

Уткнувшись лбом в текст,

Дурак научился молиться,

Стихи, как молитва,

Читая ее,

До крови из носа весь истощился.

Но это всё про тело,

Его разрушение неотвратимо.

Интеллектуальная субстанция – неразрушима,

Неистощима.

Поэзия, на душу и тело разделима,

От того свободна,

что является причиной самой себя.

От того безвольна,

Что нежели божественного

в ней больше естественного,

Поэзия не может противиться закону плоти,

Как Риму толковал святой Амвросий.

Emancipatio.

Меня возбуждает архитектура

Университетов древнейших.

Так же, как и стоит на мозолистые руки

Судьи секретарши блаженной,

В замызганном районном судебном участке.

Где люди − просящиеся наружу из живота,

Разбухшие кофейные зерна.

Просятся наружу толпой, как народ

К американским волонтёрам,

Уставившись на сцену,

Где сутулый Иешуа у микрофона

Доказывает, что у поколения есть душа.

В экстазе, когда опьянение граната,

Оплетает, будто дурно пахнущие спруты,

И гнетущая осмысленность того,

Что вам вряд ли доверяют и вряд ли вам рады.

День.

За столом, в позе вышедшего с картины,

По клавиатуре бьёт усердно старичок,

Я его и не замечу, встану,

продрав загноившиеся глаза кротиные.

Пройду на кухню,

нависну над тарелкой с супом,

Сутулясь, к верху поднимая горб.

Волосья окунутся в жижу,

пока в соседней комнате работает фантом.

Я так и просижу до вечера,

Ни с кем не говоря.

как ребенок с афазией,

носящий на своей тушке килограммы слов.

О всяком.

Уставился в сапог не зная занять себя чем,

И три дня не мылся, ведь все еще ею пахнет твой член.

Как в боковушке вагона, давящая сверху с книгами полка,

Настольная лампа и свет монитора, с фотографией рамка

Кто на ней? Не помню. Наклейка с листовок вступить в чью-то партию с зовом.

Вступил ли? Не помню–и все же неважно. Лиричная проза,

Затуманенная ясность, написать что-то просьбы. Просьбы?

Да вряд ли, скорее бы все это бросить,

И попытаться вспомнить кто на том фото.

Смотритель маяка.

Смотря в даль на корабли,

Вспоминаю, как молод был и так давно,

Что когда бродяга спьяну плакался бродяге -

Я мимо проходил.

С ужаснейшей морской болезнью остался тут на берегу,

Морем болен не то слово и освещаю путь судам,

Они придут, а я тут жду, дряхлею потихоньку.

Я б душу продал, чтоб быть там, но поскольку,

Мне так и не выпал шанс, весь экипаж и не увидит,

Как тихонько выглядывает старикан-он лишь смотритель маяка.

Не надо.

Не надо искать успех в чужих чертах лица,

Откусывая беззубым ртом,

с панировкой котлету.

Не надо стремиться преодолеть