С трудом отпросившись с работы и выпросив четыре свободных дня, я опять помчалась в Ульяновск: выяснилось, что архив вот-вот собирались закрыть из-за переезда, и я снова чувствовала, что происходят события, которые нельзя отложить. Тем более владыка Зиновий, которому я в сомнениях написала, не зная, как поступить, поддержал моё стремление и благословил на поездку такими словами: «Дневник святого – это послание из Горнего мира, которое нельзя потерять. А с работой ничего не случится». Я поселилась в той же гостинце, что и осенью, – она находится в двух минутах ходьбы от читального зала, и надо было всего лишь спуститься из моего временного пристанища с символическим номером 2017, перейти через дорогу, чтобы вновь шагнуть в глубину веков, где меня опять ждала судьбоносная встреча.

Фонд № 134, опись № 8, дело 999 – эти цифры в каталоге архива стали для меня координатами для самого громкого и предельного откровения на всём пути моих поисков: мне вручили бесценную папку с материалами расследования, которое проводила Симбирская духовная консистория в 1913 году, – «О причислении к лику святых иерея церкви села Бортсурманы Курмышского уезда А. П. Гнеушева». Разумеется, об этом расследовании было известно: канонизации святого тогда помешали только лишь исторические катаклизмы – Первая мировая война, революция, а за ней – страшные десятилетия безбожной власти. Материалы той кропотливой работы канули в Лету: в 2000 году, когда снова собирали сведения об Алексии Гнеушеве для возобновления дела о его канонизации, тех драгоценных документов так и не нашли. А сейчас я держала в руках эту папку, спрятанную от всех на целый огромный век! Среди документов к делу был приобщён и дневник праведного Алексия – не просто свидетельство его жития и чудес, но и святыня Православной Церкви. Я прикладывалась к сокровенным страницам и опять не могла найти слов, чтобы принести мою благодарность. Я воочию убедилась в чудесной природе событий, посланных свыше, – в их способности вырастать из самих себя, преображаться, обогащаться новыми смыслами на каждом витке дороги.

Я переписала дневник от начала до конца, слово в слово. Я почти полностью законспектировала все материалы дела: истории и доказательства чудес, творившихся по молитвам святого, новые свидетельства его пророчеств и исцелений, которые никому до сих пор не известны, показания очевидцев, письма самого старца, его потомков и тех, кто имел отношение к его памяти, воспоминания его духовной дочери – игумении Арзамасского монастыря, матушки Марии Ахматовой… Все эти материалы теперь вошли в новое житие святого, работу над которым я только что закончила: обогащённое новыми сведениями, житие выросло почти в два раза.

За алтарём бортсурманского храма уже восстановлены две разорённые в советское время могилы – моего дедушки в шестом поколении, иерея Павла Вигилянского, и брата святого Алексия, дьякона Александра Гнеушева. Впереди – восстановление храма прапрадеда. Но это уже – удел будущего и неисповедимых путей Промысла Божиего, в который я пока только всматриваюсь с замиранием сердца.

Я не знаю будущего, зато могу оглянуться назад. Оглядываюсь и вижу: из кусочков сложилось целое, видимое невидимое покрыло меня Любовью.

Как интересно складываются сюжеты, иногда – просто в голове, но это ведь уже путешествие.

Увидела в телефоне непринятый звонок – от отца Августина, игумена Псково-Печерского монастыря. Когда-то я брала у него интервью, где он рассказывал о своём пути к монашеству и произнёс фразу, которая меня взволновала: «Самое главное – угадать волю Божию о себе». Угадать, ничего себе! Его история была о резкой, внезапной остановке, когда он сделал поворот: мгновенно упразднил всю запланированную жизнь, чтобы идти совсем в другом направлении – по пути монашества, где уже не может быть никаких поворотов…

И вот сейчас его неотвеченный вызов, перезваниваю – молчит. Зато моя мысль мне уже отвечает – куда-то меня зовёт, оттолкнувшись от всплывших воспоминаний – от темы судьбы и Промысла, о которых мы тогда говорили.

Мысль позвала оглянуться, посмотреть вокруг – на то, как складываются судьбы. Вот Петя, веснушчатый, с брызгалкой, из двора – уже депутат важный. А Вася – священник. А Юра – бизнесмен. А Ваня эмигрировал. А Катя умерла…

Но на самом-то деле всегда оглядываешься на себя – даже если смотришь на Колю, Катю и Петю. Кидаешь взгляд назад и дивишься – здесь улыбаешься с ностальгией, а тут – сетуешь или, что чаще, ужасаешься даже: как же меня угораздило попасть в ту историю?

Самое трудное и интересное – найти точку, с которой она началась. Когда именно ты шагнул в неё и оказался внутри? Не в тот ли момент, когда купил билет? А может, когда сел в поезд? или когда он тронулся? или когда заговорил с тем человеком в купе? или когда проводник толкнул: уже пора – конечная? Или вообще, давным-давно, когда ты только придумал себе далёкий город, куда так захотелось…

А в этом поезде у тебя и место есть – с номером, по билету, – и попутчики, и машинист, и ложка дребезжит в стакане с подстаканником, и расписание висит в коридоре. И сам ты уже – пассажир. А что там дальше, на конечной остановке – непонятно совсем. Это только сейчас, отсюда, всё видно: маршрут был чужой и поезд шальной и случайный.

В какой-то момент я решила, что самое правильное – как можно меньше вмешиваться в ход событий. Стараться не помешать Замыслу своим своеволием, не сломать, не напортить. Ехать по рельсам – и просто смотреть по сторонам: чем случайней, тем вернее. Но только вот если уже сидишь в поезде, который едет не по маршруту, то как же сложно с него сойти!

Записываю себе: не забыть про спасительную возможность – про остановку, как в жизни отца Августина. Ведь, может быть, в Замысле нет ни вокзала, ни кассы с билетами, ни пассажиров-попутчиков. И машинисты со стрелочниками – из чьей-то другой истории. И билет с местом, и расписание, и маршрут, и тот город далёкий – тоже.

Я спрыгну сейчас, проводник. Я спрыгну с этого поезда, мчавшего меня, прежнюю, в тех незапамятных временах, когда я – теперь уже знаю – ошиблась: я спрыгну с него сейчас, чтобы бывшее сделать не бывшим. Ведь нам, верующим, подарена эта целительная способность – изменить прошлое из настоящего.

Чудо. Называется – покаяние.

Возвращались вчера с моей Лизой от бабушки и дедушки, и случилась у нас философия в пробках.

– Вот никак не могу понять, – говорит мне моя одиннадцатилетняя дочь, – как люди узнают, что зелёный цвет – он тот самый зелёный, который видится зелёным для другого? Вот смотрит человек, скажем, на листья и произносит: листья – зелёные. А может, другой видит их красными там или жёлтыми – другими? Просто научили его называть этот цвет – зелёным, не зная о том, что зрение другого, возможно, устроено совсем иначе… И как же узнать, что в действительности видит другой? Как выяснить, совпадают ли вообще люди в этом видении? Вдруг они только думают, что говорят об одном и том же, а на самом деле – совсем о разном? Зелёный-незелёный, красивый-некрасивый – это ведь для меня они такие, а другой, который соглашается, он, может, воспринимает их совсем иначе, а значит, и соглашается не по-настоящему! Получается, люди не понимают друг друга и даже не подозревают об этом… Да и вообще, как узнать, зелёные ли листья на самом деле – без нас, которые на них смотрят?