Возвращалась обратно через Бортсурманы: я конечно же не могла не воспользоваться возможностью снова припасть с благодарностью к мощам святого и просить его помощи в новых делах. На ночлег меня приютил в своём доме гостеприимный отец Андрей Смирнов, настоятель храма, а наутро мы вместе отправились на службу: это был день празднования Казанской иконы Божией Матери. После литургии отец Андрей открыл раку с мощами святого, и со мной произошло нечто такое, о чём я решилась рассказать только маме и папе – настолько интимным, глубинным, нездешним и удивительным было моё переживание. Я стояла у мощей и не знала, какими словами молиться: я чётко поймала это ощущение – бессилие слов, их неточность и скудность для выражения целого клубка моих мыслей и чувств, от благодарности до мольбы, чтобы святой всегда пребывал со мной рядом. И в состоянии этой словесной немощи, немоты я намеренно спустилась в свою глубину – туда, где слова ещё не родились, где ничего не названо, чтобы говорить со святым Алексием прямо оттуда, чтобы передать моё чувство, как оно есть, в этом первоначальном, новорожденном, неоформленном, неискажённом виде. Не понимаю, как это передать, но он мне ответил – я это знала, потому что у меня полились слёзы, именно полились – таким бесконечным и щедрым потоком, что от него насквозь промокли на груди моя куртка, шарф и всё, что было под ними. Я сейчас скажу странную вещь: Я НЕ ПЛАКАЛА! Это было совсем не похоже на обычный плач, на то, что бывает с нами от переизбытка чувств, от остроты переживаний, от сердечной растроганности. Слёзы лились сами собой – как реакция на что-то нездешнее, непостижимое и небывалое: видимо, тело просто не знает других способов отзываться, не понимает, как себя вести, как иначе ему себя проявить в этой встрече с явлением бестелесного, нематериального, внеземного – это была реакция на очевидность молитвенного отклика, на то, что, наверное, и называется благодатью…

Клировые ведомости о прапрадеде Алексее Вигилянском

Я ехала домой с новым свидетельством чуда, и меня вновь накрыло уже знакомое двоякое чувство: благодарность, смешанная со страхом – с острым осознанием моей ответственности и долга, который призывает ко встречным шагам с моей стороны, к служению Богу. Я боялась, что это мне не под силу. На пути были Вязники: это географическое название стало для меня символическим, говорящим, увязывающим всё со всем – той нулевой точкой, откуда началась моя новая жизнь. Я, конечно, не могла не заехать ко Льву Валериановичу Вигилянскому. Теперь я уже знала ответы на все те вопросы, которыми мы оба задавались в июне, сидя на кухне. Мы опять сидели за этим столом, но теперь уже вместе дивились чудесным находкам.

А потом наступила зима, и долгие месяцы я жила ожиданием новой встречи: я скучала по Борстурманам и мысленно к ним возвращалась. В конце апреля, как только растаял снег, я наконец повезла туда мою младшую дочку Лизу – мне посчастливилось найти пустующий домик прямо напротив храма: мы просыпались утром, смотрели в окно и не верили нашему счастью. Эти две недели, которые пришлись на самое нежное время – на пробуждение весны, опять связались в моём сознании с ощущением нового начала и возрождения жизни.

На этот раз в Бортсурманах у меня было много конкретных ответственных дел: ещё из Москвы я договорилась о встрече с владыкой Силуаном, епископом Лысковской епархии, – я поняла, что настало время с ним поделиться моей историей, которая так чудесно и тесно переплелась с местами его служения. К тому же мои новые задачи требовали его благословения и участия. Наш приезд опять совпал с великим праздником – с днём памяти святого праведного Алексия, 4 мая. Я знала, что епископ Силуан будет служить в Бортсурманах праздничную литургию, и надеялась поговорить с ним после службы. Но в самый день праздника выяснилось, что владыка уже выделил в своём расписании целый час для разговора ещё до начала богослужения. Это была великая милость.

Я рассказала ему все подробности обретения предков, показала семейный альбом – тот самый, который недавно вызывал столько вопросов, но о котором мне теперь было известно всё, поделилась своими печалями об участи курмышского храма, осквернённого клубными дискотеками, рассказала о найденной могиле священника Павла и о нашем желании её воскресить. Внимание и отзывчивость владыки превзошли все мои ожидания. Он поддерживал меня во всех моих начинаниях, дал своё благословение на любые шаги в деле возвращения памяти – на восстановление могилы прапрапрадеда, на диалог с пильнинской администрацией по поводу передачи курмышского храма Церкви и даже обещал этому диалогу содействовать. А во время проповеди после Божественной литургии он повторил мою историю с амвона церкви – уже всем её прихожанам и гостям. В этот же день владыка познакомил меня с главой пильнинского самоуправления – с человеком, напрямую связанным с решением вопроса о многострадальной церкви в Курмыше, и он пообещал мне, что в считаные сроки, уже в этом году, храм будет передан Церкви.

Приехав в Москву, я снова погрузилась в поиски, так как чувствовала, что с каждым новым витком этой истории обязана сделать очередной шаг со своей стороны – как ответ на полученные благодеяния. Это было похоже на движение по спирали, где с каждым кругом, с открытием новых высот, требовалось очередное усилие, которое впоследствии опять отзывалось чем-то неслыханным.

С епископом Силуаном

Бортсурманы. Май 2017 г.

У меня оставался только один вопрос – самый трепетный, интригующий и таинственный из всех, перед которыми я оказывалась до сих пор. Из жития святого было известно о его дневнике, который он вёл при жизни и завещал своим потомкам: дневник сначала хранился под престолом бортсурманского храма, а потом передавался из рода в род, от одних священников Вигилянских к другим. Последней читательницей дневника, по всей видимости, была жительница Бортсурман, помещица Мария Пазухина – она дружила с правнучкой святого Алексия, Марией Люцерновой, в доме которой и хранились эти записи в начале ХХ века. В 1913 году Мария Пазухина стала автором самого полного и подробного жизнеописания старца и издала брошюру «Иерей Алексий Гнеушев – подвижник веры и благочестия»: её содержание легло в основу нынешнего жития святого. Там-то и приводилось несколько цитат из его дневника, благодаря которым мы знаем о чудесных откровениях – о явлениях Господа и святых Его, которых старец сподобился в своей жизни. Дневник считался потерянным или сгоревшим, потому что с тех самых пор он бесследно исчез из поля зрения. Но меня грела надежда: дневник, заповеданный и предназначенный нам, потомкам, возможно, лежит в каком-то архиве и ждёт своего возвращения – так же, как это происходило недавно со сведениями о моих предках-священниках, которым суждено было вернуться в нашу жизнь через век забвения. Я искала следы дневника в Российской государственной библиотеке, но, не найдя ничего из моего списка, заказала книгу протоиерея Алексия Скалы – сборник жизнеописаний святых симбирской земли. В этой книге есть и глава о святом Алексии Бортсурманском. Странное в моём порыве было то, что этот текст я давным-давно скачала к себе на компьютер и его, конечно, не раз читала. Что именно толкнуло меня заказать давно знакомую книгу – я не знаю: по логике вещей, перечитывать её заново не имело смысла, потому что не могло добавить к моим знаниям никаких новых фактов. Но я это сделала – сидела в читальном зале и неторопливо скользила глазами по знакомому тексту. Но ближе к концу я оторопела: в книге была фотография страницы из дневника святого. Меня осенило очевидное: фотография могла возникнуть только в наши дни – отец Алексий Скала, возможно, держал дневник в своих руках, а значит, он всё-таки сохранился! К сожалению, автора уже не было в живых, и выяснить, где именно он нашёл драгоценные записи, не представлялось возможным. Зато я узнала, что жил он в Ульяновске, и ответ напрашивался сам собой: дневник, скорее всего, спокойно хранится в том самом архиве, который уже мне так помогал.