Мне ничего не оставалось делать, как сесть в машину. Когда мы разворачивались, в дверцу постучали. Водитель притормозил, я открыл дверцу. Там стояла Нина. Она протянула мне четки:

– Я хочу сделать тебе подарок. Эти четки из Бодбийского монастыря, где похоронена святая Нина. Целую ночь четки лежали на ее мощах.

– Спасибо, Нина!

Все паломники махали мне руками. Это было так трогательно. А среди них мельком я увидел лицо старика, который был так похож на того деда на скамейке у московской часовни! И он тоже был с собакой. Но рассмотреть я его не успел.

По ночным грузинским дорогам мы возвращались назад. Я перебирал в руках четки, размышлял о Нине и ее выборе, о тех людях, которые отправились в этот крестный ход. Мне было трудно представить, что почти на полтора месяца, вот так, как они, можно отпустить себя из современной жизни. Ведь у меня столько обязательств, связей, имен, дат, которыми, кажется, я не имею права пренебречь. А у этих людей разве все по-другому? Но приближается 1 июня, и что-то особенное происходит в их сердцах, чем нельзя пренебречь, что оказывается самым главным. Когда кажется, что все вокруг зависит только от того, пожертвуешь ли именно ты всего лишь сорока двумя днями. Ведь все, что происходит с этим миром, связано только с шагами, которые ты делаешь, и молитвами, которые ты творишь.

Когда я вернулся домой, в Москву, настало время снова пойти в тот самый московский храм, где я брал благословение у отца Иннокентия. Он просил четки из обители святой Нины – я их привез. Те четки, которые мне подарила моя спутница, я решил пожертвовать ему. Мне было тяжело хранить этот подарок. Размышления о судьбе Нины, о том, что у нас случилось, и о том, чего не произошло, ранили мое сердце. А четки мне бы все время об этом напоминали.

Но на литургии я его не увидел. Надеялся, что он выйдет позже, когда будет молебен.

И его снова не было.

Я пошел в свечную лавку спросить, где же батюшка.

Женщина в лавке грустно посмотрела на меня:

– Так вы ничего не знаете?

– Нет? А что случилось? Я был в отъезде.

– Умер батюшка Иннокентий. Умер три дня назад. Сейчас отпевание начнется. Вон видите в правом приделе – это его гроб.

Я был ошарашен! Как же так!

Не веря сказанному, я пошел в правый придел, увидел гроб. Несколько людей понуро стояли рядом. Пожилая женщина, наверное мать отца Иннокентия, плакала, пытаясь сдерживать в храме свои рыдания.

Я вернулся в свечную лавку:

– Не знаю, что делать! Батюшка перед отъездом попросил ему четки привезти. Я привез. Из грузинского Бодбийского монастыря святой Нины, освященные на ее мощах.

– Да что вы? Когда это было?

– Неделю назад, в воскресенье!

– В прошлое воскресенье – это была его последняя служба. У вас с собой эти четки?

– Да! Вот они!

– Давайте!

Женщина с четками в руках отлучилась из лавки. Я видел, как она подошла к родственникам, что-то им сказала, они закивали головой и положили четки в гроб.

Возвращаясь домой, я по-прежнему пребывал в растерянности и в удивлении, как все промыслительно в нашей жизни. Мы многого происходящего не понимаем, а все имеет смысл, значение и последствия. Вот так мудро устроен мир.

Конечно, после такого путешествия и таких событий я должен был измениться и всю жизнь свою изменить. Но не тут-то было. Оказавшись без работы, без любимой девушки и любых обязательств, я загулял. Меня с радостью навещали старые друзья, на которых прежде из-за работы просто не было времени. Раньше мы все время созванивались, обещали друг другу: «Обязательно встретимся, посидим, выпьем за нашу дружбу». И не делали этого. А теперь я был в их распоряжении. Я сам их обзвонил. С упоением рассказывал, как съездил в Грузию, сокрушался, что по глупости потерял работу. И конечно, получал утешение, на которое и рассчитывал: что может быть милее застолья со старым другом, который поймет, выслушает, посоветует что-нибудь, думал я.

Звонок отца Фомы разбудил меня рано утром. Растерянно я невпопад отвечал на его приветствия и оглядывался вокруг. Я не понимал, где нахожусь. Какое-то чужое пространство, вокруг вповалку спали незнакомые люди. Что я делаю среди них? Я стал вспоминать, как старые друзья накануне вечером позвали меня в ресторан. Вечеринка очень быстро превратилась в бурное застолье. Потом к нам присоединились два солиста из цыганского театра. После мы все поехали к их друзьям… А где же я теперь?

Отец Фома что-то пытался сказать в трубку… Я только разобрал, что он находится в Петербурге. Накануне мы заранее договорились с моим старым другом Георгием, что он батюшку встретит и поможет ему в делах. Но Георгий на вокзале не появился и его телефон не отвечал. Потом связь с отцом Фомой совсем пропала.

Как он знает? Когда я оступаюсь на своем пути – сразу же звонит отец Фома. Как он это чувствует?

Почему так неустойчиво это место, где я проснулся? Как будто мы на воде! Так это же яхта! Как мы попали на яхту? Я вышел на улицу и понял, что вчера мы с цыганами вдобавок ко всему уехали в Подмосковье… Какой-то яхтенный клуб. Надо уходить. Что я здесь вообще делаю? Через лесок, по тропинке я вышел из этого места на большую дорогу. Денег не было. Телефон показывал, что батарейка села и он скоро отключится. Я шел по дороге, казалось, бесконечно. Набрал Георгия: с ним-то что случилось? Он ответил голосом не лучше моего:

– Да!

– До тебя батюшка не может дозвониться!

– А мне стыдно с ним говорить, я звонок сбрасываю! Как бы выбраться из этого состояния…

Мне не надо было его расспрашивать ни о чем. Мы живем в разных городах, но многое у нас происходит пугающе синхронно. И взлеты, и уходы в пике. Просто помолчали в трубку несколько секунд, чтобы осознать: в этот раз все опять произошло синхронно. К сожалению, Георгий заговорил первым:

– Ты что будешь делать?

– Давай уедем на несколько дней! У вас в Ленинградской области есть тихий монастырь преподобного Александра Свирского. Сегодня же бери билет до Лодейного поля и езжай туда. Я поеду к Свирскому из Москвы. У вокзала всегда стоят несколько машин, которые отвезут до монастыря. Прямо там, в обители, и встретимся!

В восемь вечера я уже был на вокзале.

Поезд приходил на мою станцию в пять утра.

Александр Свирский – это мой небесный покровитель. Очень сильный святой. И очень суровый. Когда большевики 5 января 1918 года захватили Карелию, первое, что они сделали, это направили своих гонцов в этот монастырь, чтобы разорить обитель и уничтожить раку с мощами всенародно почитаемого преподобного. Они были в обители уже на следующий день, 6 января. Вышло несколько постановлений о ликвидации мощей. Так и считалось до девяностых годов XX века, что мощи уничтожены, пока, благодаря случайности, не выяснилось, что, рискуя карьерой и свободой, их сохранили среди анатомических экспонатов Ленинградской военно-морской академии. Более того, мощи благоухали, мироточили. За пять столетий, прошедших после смерти преподобного, тело Александра Свирского сохранилось в неповрежденном виде.

А началось все у преподобного с той же обители, с которой все началось и у меня, – с Валаама. Сюда он пришел отроком, а ангел в облике паломника показывал ему путь. На Валааме, на святом острове, сохранилась его пещерка и даже вырытая при жизни могилка для постоянного напоминания о смерти. А потом Александр Свирский был призван Богом в карельские края, чтобы он создал там монастырь. У нас нет другого святого, который получил бы столько напутствий от Бога, Богородицы, ангелов. К преподобному, как к ветхозаветному Аврааму, явился Господь в образе Троицы. Там, где 500 лет назад стояла келья Александра Свирского, в которой преподобному вначале явился яркий свет, а затем Господь в виде трех ангелов, теперь стоит часовня. Эта маленькая часовня – место большого паломничества. Пять столетий монахи передавали друг другу, где ступала Троица, где Александр Свирский стоял на коленях перед тремя ангелами. По преданию, Господь дважды прикасался к нему, чтобы поднять его с колен, и велел устроить в этом месте Свято-Троицкий монастырь.