Я рассказал, что еду на крестный ход святой Нины, который начинается каждый год 1 июня и идет 42 дня. Ну, конечно, на полтора месяца меня не хватит, но пять дней, а то и неделю я там пробуду.
– Вы знаете, – вдруг несколько просветлел отец Иннокентий, – я ведь всю жизнь мечтал там побывать, приложиться к мощам святой Нины, пройти тем путем, которым она шла. Но вот не довелось. Я очень люблю эту святую, преклоняюсь перед ее подвигом. Если вам будет нетрудно, сделайте мне одно одолжение: привезите мне оттуда четки. Самые простые. Только освятите их на мощах. Для меня это очень важно.
– Ну, конечно, батюшка! – поторопился ответить я. – Мне не составит труда выполнить вашу просьбу. Я с радостью сделаю это.
– Я буду ждать, – сказал батюшка и резко закашлялся.
Из-за кашля наш разговор оборвался, и батюшка скрылся в алтаре.
В понедельник я открыл глаза и понял, что проспал. Был почти полдень. Невероятно! Ведь я никогда столько не сплю. Но маленький шанс успеть на самолет все-таки оставался.
Такси заказать почему-то не получалось, и я выскочил на дорогу, чтобы остановить частника. В панике я выбежал практически на середину шоссе и махал руками машинам, движущимся в оба направления. Вероятно, моя внутренняя истерика со стороны хорошо ощущалась и отпугивала водителей. Но вдруг рядом со мной по правую руку притормозили дешевенькие отечественные «жигули» баклажанного цвета. Харизматичная дама лет семидесяти пяти. Элегантная прическа, хриплый низкий голос. Сигарета в зубах. Когда я нервничаю, я обычно напряженно молчу. А даме хотелось поговорить. Чтобы она меня не высадила, мне пришлось ей иногда поддакивать, поддерживая беседу.
– Знаете, – говорит мне женщина-водитель, – мне много лет. И до сегодняшнего дня у меня было одно правило: никогда не брать пассажиров.
Вот и сегодня я должна была отвезти посылку на вокзал, отправить сестре в Воронеж московских конфет. У нее день рождения, и у нас так заведено: по праздникам мы через проводниц друг другу какой-нибудь подарок обязательно отправляем. А живу я за городом, далеко! Семьдесят с лишним километров от Москвы! У меня по Новой Риге в деревушке крошечный домик. Почти сарайчик. Выехала я пораньше. Еду и ругаю себя: зачем так рано? Даже кофе не попила! Куда спешить? Ветрище, дождь стеной, серость, сырость… Фу! Под колесами жижа, вот-вот застряну! А еще почему-то свернула на ту дорогу, по которой никогда не езжу. И где-то за километр до поворота на Ригу какая-то тетка стоит. Обычная тетка в платке. Марфуша такая. Промокла вся. Сумки у нее две огромные прямо в грязи. Просто стоит. Даже не голосует. И в фигуре такое напряжение, как у тебя сегодня было, когда ты метался, чтоб машину остановить. Но ты хоть признаки жизни подавал! А она тихо ждала. Я уже проехала мимо, но что-то меня заставило вернуться. Подъезжаю, стекло опускаю, а она плачет. Слезы ведь от капель дождя отличаются. Когда тебе много лет, как мне, ты слезы ни с чем не перепутаешь. Даже в ливень. И вот я ей говорю: «Садитесь».
И это, представляешь, первый раз в моей жизни, чтоб я незнакомого человека в свою ласточку пустила. Мало того, вышла под этот ливень с промозглым ветром и помогла ей неподъемные сумки в багажник поставить. А она только хлюпает! Говорю ей: «Не реви! Слышишь, не реви! Куда тебя везти-то?»
А она еще больше хлюпает. Потом выдавливает из себя: на Ленинградский! Ну, хоть здесь повезло: я как раз туда и еду. На площадь трех вокзалов. Едем, моя Марфуша потихоньку успокаивается, хлюпать перестает, в кресле удобнее устраивается… Успокаивается, короче. Чуть погодя тихим-тихим голосом заговорила. О том, что ее сестра десять лет живет в Иерусалиме, в монастыре. И столько же они не виделись, потому что сестра приехать не может, а у нее загранпаспорта нет. А вчера поздно вечером эта иерусалимская сестра позвонила и сообщила, что будет проездом через Москву с делегацией. Что они из аэропорта поедут сразу на вокзал, а оттуда куда-то в глубь России. И вот до полночи эта Марфа пекла сестре и всей делегации пирожки, а вторые полночи с двумя сумками пирожков пыталась добраться до вокзала! И это в такую непогоду! Кто подбросит, кто проедет мимо, где сама свои сумки протащит. Но потихоньку она начала понимать, что на вокзал к сестре может не успеть. А я думаю: бывают же совпадения! Она на вокзал, и я на вокзал! Она к сестре, и я сестре везу подарок! «Что ж ты, дорогая, просто встала и решила порыдать вволю? – спрашиваю ее. – Я же проезжала мимо – ты даже рукой не махнула!»
«Слезы сами текли от отчаянья, – отвечает. – А я сколько стояла – молилась. Молилась Матушке Богородице, чтобы Она помогла. Больше мне уповать было не на кого. И сил уже ни на что не было. Я же всю ночь руками махала, как птица. Сколько мимо меня всех проехало! Редко-редко кто останавливался! А как останавливались, то или в другую сторону едут, или на соседней улице живут и уже приехали. Или денег просили. А деньги я, если честно, вообще не взяла. Спохватилась уже, когда сумки через всю деревню поволокла на дорогу. Совсем из головы выпало». – И так опасливо на меня посмотрела.
«Не бойся! – успокаиваю я ее. – Я сама туда еду, на площадь трех вокзалов, так что мне деньги от тебя не нужны. Вот успеть бы нам только. А то в Москве как дождь, так пробки стоят аж до Питера». – «До Питера?» – испугалась тетка. «Это я образно… Шучу я так, короче!»
– И вот мы летим, – рассказывает дальше Люся, – летим как можем. Приехали к вокзалу минут за двадцать до отправления поезда. А поезд еще надо найти! А вагон она не помнит! А номера мобильного сестры у нее нет! А машину поставить негде!
И вот мы несемся с сумками по перрону! Бегу и ругаю себя: вот всегда ты найдешь приключение! Ехала бы спокойно со своими конфетами. Так нет, угораздило теперь пирожки для какой-то монахини таскать! И вдруг мы их увидели. И сразу поняли – это те, кого мы ищем! Около одного из вагонов все пассажиры на перроне в черном – монахи, значит, ну или священники, церковные, короче. Моя тетка в эту толпу – нырк! И через какое-то время выныривает вместе с сестрой. А сестра у нее, оказывается, в инвалидной коляске. И вот они обе плакать-обниматься-целоваться. А я стою с пирожками и сама реву почему-то. И вдруг ее сестра говорит: «А это твои сумки? Ты небось своих пирогов опять напекла с капустой, яблоками, с рыбкой!» – «Напекла! Аж две сумки!» – «Так давай, открывай сумки! Мы же все голодные! В аэропорту поесть не успели, сразу сюда! А здесь тоже никуда не уйдешь, потому что поезд вот-вот тронется. – И ко мне обращается: —Матушка, будь добра, помоги пирожки раздать».
И знаешь, дорогой, я такого не видела: перед перроном полно церковных людей в черном и все пирожки жуют. И все счастливы. Даже дождь в этот момент закончился. И радуга на небе появилась. Такая огромная радуга. Я потом присмотрелась, а она двойная: рядом еще полукруг, только побледнее.
А мне радостно-радостно. И хорошо, что пирожков было много. Минут через десять посадку объявили, там еще половина сумки оставалось. Ну, если честно, я эту половинку сумки утаила немного, чтобы сестре моей пассажирки тоже досталось. А то пока они обнимались, так и не поели ничего. Хорошо, что я мою Марфушу успела привезти. Эта в инвалидной коляске впервые из своего монастыря вылетела, и то потому, что делегация собралась. Было у них счастливых десять-пятнадцать минут, а вспоминать эти минуты они будут, может, до конца жизни.
А когда мы Марфушину сестру в купе на коляске откатили, она кричит напоследок: «Как тебя звать? В молитвах помяну!» А мне неудобно, чтоб меня в молитвах поминала монахиня из Иерусалима. Я вроде как говорю: «Не надо! Спасибо!» А она как рявкнет: «Ну-ка, давай имя свое скажи!» И оно само у меня вырвалось: «Люся… Людмила».
А эта тетка, которую я на дороге подобрала и которую про себя Марфушей назвала, так она Марфой и оказалась! Представляешь?
