Девочки визжали, а мальчики нападали друг на друга с применением силы.

По крайней мере, выглядело это именно так.

Мне ужасно не хотелось снимать красную панаму.

Красный – мой личный цвет, но все-таки панама используется для защиты от солнца.

Я присоединилась к толпе и сделала четыре шага. Тут подошла какая-то девочка.

Она прошагала прямиком ко мне и сказала:

– На втором этаже сломался туалет. Вообще не работает.

Помахала рукой куда-то в сторону агрессивных мальчишек и была такова.

Несколько мгновений я раздумывала над ее заявлением.

Это что, какое-то предостережение?

Я увидела, как моя собеседница подошла к двум девочкам, стоявшим рядом со шкафчиками, но с ними она говорила не так напористо.

Оглядев толпу, я зацепилась взглядом за худощавого темноволосого человека, который вез за собой тележку со щетками и бутылками. Сзади к тележке были приторочены две швабры.

Я присмотрелась и поняла, что мы с ним одеты почти одинаково.

Вот только за ним ехал не чемодан с плавающими колесиками и возможностью разворота на 360 градусов, а тележка с чистящими принадлежностями.

И тут мне в голову пришла неприятная мысль: возможно, та девочка приняла меня за обслуживающий персонал.

Я продержалась меньше трех часов.

От всей этой школьной жизни меня начало сильно тошнить. Из соображений, связанных со здоровьем и безопасностью, я пошла в учительскую и настояла на звонке родителям.

Я ждала на улице, на тротуаре, и от одного вида маминой машины мне сразу стало легче дышать.

Не успела я залезть внутрь, как мама быстро сказала:

– В первые дни всегда трудно.

Если бы я имела привычку плакать, то наверняка расплакалась бы, вот только это не в моем характере. Я почти никогда не плачу. Так что я просто кивнула и стала смотреть в окно.

Я могу уйти в себя.

Остаток дня я провела в саду.

Не перекапывала землю, не полола клумбы, не прививала деревья, а просто сидела в тени и слушала курс японского языка.

Вечером я встала у окна, глядела в небо и считала по 7, установив в результате новый рекорд.

Я честно пыталась прижиться.

Но учили нас одному, а училась я совсем другому, и ничего общего между этим не было.

Учителя трудолюбиво вели нас сквозь дебри своего предмета, а я сидела на заднем ряду и скучала. Я все это знала и так, поэтому вместо того, чтобы слушать, рассматривала своих одноклассников.

Из своего опыта посещения средней школы я сделала несколько выводов.

Здесь очень важно, во что ты одет.

В моем идеальном мире все, кто является в образовательное учреждение, должны носить лабораторные халаты, но в настоящей школе ученики одевались кто во что горазд.

Типичный подросток охотно носит крайне неудобную одежду.

Я давно заметила, что чем старше становится человек, тем больше он ценит «удобство».

Вот почему пожилые люди так часто носят брюки на резинке. Или вообще ходят в халате. Кстати, возможно, поэтому дедушки и бабушки так часто дарят внукам пижамы и халаты.

Что до одежды моих одноклассников, то вся она была, на мой взгляд, либо слишком тесной, либо чересчур широкой.

По всей видимости, одежда подходящего размера дресс-кодом не допускалась.

Процветало самовыражение посредством причесок и аксессуаров.

Огромной популярностью пользовался черный цвет.

Некоторые школьники прикладывали массу усилий, чтобы выделиться на общем фоне.

А некоторые так же усердно стремились с этим фоном слиться.

Музыка была чем-то вроде религии.

Иногда она объединяла, иногда – разобщала. Поклонники каждой группы держались особняком и вели себя строго определенным образом.

Взаимодействие между мужскими и женскими особями отличалось разнообразием, интенсивностью и высокой степенью непредсказуемости.

Физических контактов было больше, нежели я ожидала.

Некоторые школьники не считали нужным держать себя в руках.

Никого не волновало здоровое питание.

Половина мальчиков не знали слова «дезодорант».

И еще здесь явно злоупотребляли эпитетом «потрясающий».

Мои школьные злоключения продолжались вот уже 7 дней. И тут на уроке английского миссис Кляйнсэссер объявила:

– Сегодня мы пишем стандартный мониторинг, предлагаемый всем школьникам штата Калифорния. У каждого из вас на парте лежит буклет и карандаш номер два. Не открывайте буклеты, пока я не скажу.

Потом миссис Кляйнсэссер подала сигнал приготовиться и запустила секундомер.

И тут я вдруг решила поучаствовать.

Я взяла карандаш и принялась вписывать ответы.

Через 17 минут и 47 секунд я встала с места, подошла к учительскому столу и отдала учительнице листок с ответами и буклет.

Я потихоньку вышла за дверь и, кажется, услышала перешептывания за спиной.

На все вопросы мониторинга я ответила правильно.

Через неделю я снова вошла в класс миссис Кляйнсэссер. Она меня уже ждала. Она сказала:

– Ива Чэнс, тебя вызывают к директору.

Услышав об этом, класс загудел, словно рабочие пчелы в чашечке цветка.

Я пошла к двери, но в последний миг обернулась.

Должно быть, они поняли, что я хочу что-то сказать, потому что под моим взглядом все замолчали.

Я заставила себя говорить и сказала:

– У меня дома расцвел трупный цветок.

Я почти уверена, что никто ничего не понял.

Кабинет директрисы Рудин выглядел вовсе не так солидно, как мне представлялось.

Директриса, нервозная женщина, наклонилась ко мне через стол, и на лбу у нее обозначились странные изогнутые линии, пересекающиеся одна с другой.

Я подумала, что, если мы просидим так достаточно долго, я увижу у нее на лбу какое-нибудь математическое уравнение.

Но не успела я понять, по какому принципу пересекаются морщины, как они сменили местоположение, а директор сказала:

– Ива, ты знаешь, зачем я тебя вызвала?

Я решила не отвечать – надеялась, что кожа у нее на лбу снова соберется в тот причудливый узор.

Директор смотрела не моргая.

– Ты списывала.

Я услышала собственный голос:

– Я ничего не списывала.

Директриса вздохнула.

– Я посмотрела твое дело. Несколько лет назад у тебя признали выдающиеся способности, однако учителя не могут назвать тебя блестящей ученицей. Ни один школьник в штате не смог правильно ответить на все вопросы.

Я почувствовала, что щеки у меня становятся горячие. Я сказала:

– Правда?

Но на самом деле мне хотелось выкрикнуть:

«У вас на левом локте псориаз в пятой стадии. Псориаз – это кожное заболевание, симптомом которого являются обширные ярко-красные пятна.

Для облегчения состояния я порекомендовала бы курс кортизоновой мази 2,5 %, а также регулярные солнечные ванны – разумеется, при условии, что вы будете избегать солнечных ожогов».

Но ничего этого я не сказала.

Я очень редко имела дело с теми, кто главнее меня. И вовсе не имела опыта медицинской деятельности.

Так что я не стала отстаивать свою правоту.

Просто перестала отвечать.

Последовавший за этим односторонний допрос продлился 47 минут.

Директриса не могла доказать, что я списывала, но была уверена, что без мошенничества с моей стороны не обошлось. В конце концов она меня отпустила.

Но перед этим выдала официальное предписание: посетить одного из школьных психологов, которые работали в главном офисе школьного управления.

К психологу отправляли самых проблемных.

Моего психолога звали Делл Дьюк.

Делл Дьюк и сам не мог поверить, что в итоге угодил в сельскую глубинку.