Вместе с тем, в защиту Мэдисона мы должны признать, что он обладал докапиталистическим менталитетом. Утверждая, что власть должна принадлежать «цвету нации» и «самым способным мужам», он представлял этих мужей в образе «просвещенных государственных деятелей» и «благожелательных философов» воображаемого Римского мира. Им полагалось быть «благородными и чистыми», «людьми умными, состоятельными, обладающими мудростью, способной в любых обстоятельствах определить истинные интересы своей страны, отличающимися патриотизмом и стремлением к справедливости, чем, по всей вероятности, они никогда не пожертвуют из соображений временного либо пристрастного характера». Наделенные такими способностями, эти мужи «облагородят и расширят общественные воззрения», охраняя интересы народа от «вреда», который им может нанести демократическое большинство[15].

В аналогичном ключе прогрессивные интеллектуалы времен Вильсона могли бы утешиться открытиями в поведенческих науках, которые в 1939 году сделал психолог и теоретик образования Эдвард Торндайк[16]:

Отрадная доктрина, но складывается ощущение, что у Адама Смита глаз все же был зорче.

Различие между двумя указанными категориями интеллектуалов дает нам основу для определения «ответственности интеллектуалов». Эта фраза представляется двойственной. Что имеется в виду? – их моральная ответственность как достойных людей, использующих свои привилегии и статус ради свободы, справедливости, милосердия и решения прочих сентиментальных вопросов, или же мы говорим о роли, которую они, предположительно, должны играть как «технократы и политически ориентированные интеллектуалы», не порочащие лидеров и установленные институты, а прислуживающие им. Поскольку власть в общем случае стремится к господству, «ответственными интеллектуалами» считаются последние, в то время как первых отвергают и чернят – у них же дома.

Что касается «врагов», то различия между этими двумя категориями интеллектуалов сохраняются, но ценности меняются на противоположные. Ценностно-ориентированных интеллектуалов из бывшего Советского Союза, диссидентов, американцы уважали, в то время как у себя дома к политически ориентированным интеллектуалам мы питаем презрение. Аналогичным образом мы приветствуем мужественных диссидентов Ирана и осуждаем тех, кто служит интересам религиозной верхушки страны; и в том же духе в любом другом уголке мира.

Таким образом, почетный термин «диссидент» используется избирательно. С присущей ему положительной коннотацией его конечно же никто не применяет внутри страны – к своим же инакомыслящим, как и к тем, кто выступает против тирании, поддерживаемой США, в других государствах. В этом отношении весьма любопытен случай Нельсона Манделы, которого Государственный департамент в 2008 году вычеркнул из официального списка террористов, позволив ему приезжать в Соединенные Штаты без специального разрешения. Но ведь двадцать лет назад он, если верить докладу Пентагона, возглавлял одну из «самых печально известных террористических организаций» мира[17]. А все потому, что президенту Рейгану приходилось поддерживать режим апартеида, наращивать торговлю с Южной Африкой в нарушение введенных Конгрессом санкций и одобрять бесчинства ЮАР в соседних государствах, в результате которых, по данным ООН, погибли 1,5 миллиона человек[18]. Это только один эпизод войны с терроризмом, которую Рейган объявил, чтобы одолеть «чуму современной эпохи», или, как выразил ту же мысль госсекретарь Джордж Шульц, предотвратить «возврат к варварству в наши дни»[19]. Сюда же можно добавить сотни тысяч убитых в Центральной Америке и десятки тысяч на Ближнем Востоке. И то, что специалисты из Института Гувера поклоняются этому Великому мастеру общения как колоссу, «чей дух шагает по стране, наблюдая за нами в роли доброго, дружелюбного призрака»[20], можно считать маленьким чудом.

Показательным примером является Латинская Америка. Тех, кто призывал к свободе и справедливости в этом регионе, в пантеон почетных диссидентов не приняли. В частности, через неделю после падения Берлинской стены шесть ведущих латиноамериканских интеллектуалов, священников-иезуитов, были убиты по прямому приказу высшего командования Сальвадора. Преступники служили в элитном батальоне (вооруженном и натасканном Вашингтоном), за которым на тот момент уже тянулся отвратительный след крови и террора.

Этих умерщвленных священников никто не стал увековечивать как почетных диссидентов, как и других, им подобных, во всем полушарии. Почетные диссиденты – это те, кто призывал к свободе во «вражеском стане», в частности в Восточной Европе и Советском Союзе, и эти мыслители конечно же страдали, причем не «по мелочам», как их коллеги в Латинской Америке. Подобное утверждение нельзя воспринимать всерьез: как пишет в своей книге «Кембриджская история “холодной войны”» Джон Коутсворт, за период с 1960-х годов до краха Советского Союза в 1990-м количество политических узников, пыток жертв и казней инакомыслящих в Латинской Америке значительно превосходит численность их собратьев по несчастью в Советском Союзе и его восточноевропейских сателлитах. Среди казненных были и те, кто пострадал за религиозные убеждения, кроме того, известны многочисленные случаи массовых убийств, последовательно поддерживаемых или даже инициированных Вашингтоном[21].

И к чему тогда все эти различия? В ответ на это можно заявить, что события в Восточной Европе для нас куда важнее судьбы глобального Юга. Было бы любопытно услышать, чтобы кто-то озвучил этот аргумент, а заодно посмотреть, как подобные доводы объяснят, почему США должны пренебрегать элементарными моральными принципами, вмешиваясь в дела других государств, а не сосредоточивать усилия на тех направлениях, где можно принести больше всего пользы, – как правило, мы несем ответственность за содеянное. Мы без каких-либо проблем требуем, чтобы этим принципам следовали наши враги.

Немногим из нас есть дело до того, что Андрей Сахаров или Ширин Эбади, иранская правозащитница, Нобелевский лауреат, говорили о преступлениях Соединенных Штатов или Израиля, впрочем, мы восхищаемся ими за то, что они сказали и сделали в собственных странах. Данный вывод еще более справедлив для тех, кто живет в более свободных демократических обществах, имея по этой причине значительно больше возможностей для эффективных действий. Любопытно, что в самых уважаемых кругах практика представляет собой чуть ли не полную противоположность тому, что диктуют элементарные моральные ценности.

Войны, которые США вели в Латинской Америке в 1960-1990-х годах, даже если рассматривать их в отрыве от всех царивших там ужасов, в долгосрочной перспективе обладают немалым историческим значением. Не в последнюю очередь они были направлены против Католической церкви: их затеяли, чтобы подавить страшную ересь, провозглашенную в Ватикане в 1962 году. Тогда папа римский Иоанн XXIII «объявил новую эру в истории Католической церкви», выражаясь словами выдающегося теолога Ханса Кунга, и восстановил наставление евангельским заповедям, забытое еще в IV веке, когда император Константин учредил христианство в качестве официальной религии Римской империи, начав революцию, превратившую «гонимую церковь» в «церковь-гонителя». Ересь Второго Ватиканского собора подхватили латиноамериканские епископы, выбравшие «предпочтительный вариант для бедняков»[22]. После чего священники, монахини и миряне донесли радикально пацифистский посыл евангельских заповедей до неимущих и помогли им организоваться, чтобы улучшить их горькую судьбу в сферах влияния США.