— Давайте сделаем так, если на Ваше имя что-то придет, я пошлю к Вам в управление записку, — Печкин решил сгладить созданную им по глупости ситуацию и предложил Штольману услугу со своей стороны. — Мой младший сын сейчас в каникулы забегает ко мне, бывает, и по паре раз за день. Ему по большей части все равно, где носиться, так что может добежать и до участка. Записку он ведь может оставить и у дежурного?

— Да. И это было бы весьма кстати. Буду Вам признателен.

Что ж, насчет писем он договорился. К Анне теперь они случайно не попадут, это его немного успокаивало. А почтмейстер может думать, что хочет, лишь бы не стал распускать слухов, что у начальника сыскного отделения романы по переписке. Штольман покачал головой — не удивительно, если что если сам начальник почтамта был не особо щепетилен и допускал, так сказать, вольности по службе, один из его подчиненных пошел еще дальше. Возможно, своим желанием угодить некоторым склонным к адюльтеру горожанам, для которых придерживал любовные письма, Печкин дал идею Сушкову для шантажа, и тот ступил на скользкую дорожку. Ох, самому бы не подскользнуться, притом в прямом смысле, а не в переносном — у дома прачки, куда он направился после почтамта, была большая лужа, которую было невозможно обойти.

Для ресторана Дворянского собрания, куда он намеревался пригласить Дубельта, подобало выглядеть не следователем Штольманом, а сыном князя Ливена. Еще одна рубашка, отглаженная Марией Тимофеевной — и как она могла знать, что ему понадобится сегодня не одна? Надо сказать, что рубашка была отутюжена более тщательно, чем те, что он только что забрал у прачки и сложил в комод. Снова лучший костюм, галстук и котелок, подаренные Павлом, перстень княжеского бастарда и трость. И снова в зеркале Ливен, тот, который на снимке с Его Сиятельством. А не Штольман с карточки с очаровательной женой Анной Викторовной, стоявшей рядом. Он совсем запамятовал, что обещал Павлу послать копию понравившегося ему снимка с празднования начала их семейной жизни. Нужно как-нибудь зайти к Левицкому и заказать. Хотя почему бы не сделать это прямо сейчас? Он достал из сундука конверт с фотографическими пластинками и нашел среди них нужную.

Подходя к Салону фотографического искусства Левицкого, Яков Платонович увидел, что в центре окна был выставлен портрет четы Мироновых на фоне кареты князя Ливена. А под ним табличка с подписью чуть ли не такого же размера что и сам снимок: «Адвокат Виктор Иванович Миронов с супругой Марией Тимофеевной во время визита князя Павла Александровича Ливена, дяди их зятя Якова Платоновича Штольмана». «Ну все семейные связи выставлены на всеобщее обозрение», — вздохнул Штольман. Ему хотелось спросить, сам ли Левицкий придумал подпись или сделал ее с легкой руки Его Сиятельства.

— Ваша Милость! — поднялся в приветствии фотограф, отложив в сторону газету, на которую смотрел с чувством гордости. — Рад вновь видеть Вас.

— Своим творением на первой странице «Затонского телеграфа» любуетесь? — не смог удержаться от ехидства Штольман.

— Любуюсь. Скажу без ложной скромности, портрет Его Сиятельства и Вас получился великолепный.

— Да, портрет превосходный. Особенно мне по душе смотреть на него в нашей гостиной. Где его можем видеть только мы с Анной Викторовной и наши близкие. А не весь Затонск.

Фотограф в недоумении уставился на родственника князя. Затем тихо спросил:

— Яков Платонович, неужели Вы могли подумать… что я мог продать частный снимок газетчику? Я бы никогда себе такого не позволил. Это Его Сиятельство распорядился. Я думал, что Вы знаете… Вы по этому поводу пришли? Свое недовольство высказать?

Штольман подумал, что если бы он действительно хотел высказать недовольство, то пришел бы к фотографу в день появления статьи со снимком в газете. А уже прошла неделя. Не стоило вообще заикаться о том, что ему не понравилось, тем более, что он сразу понял, кто стоял за такой положительной статьей местного писаки, сопровожденной его с князем Ливеном снимком. Сам Его Сиятельство.

— Нет, я не с претензиями. Забудьте то, что я сказал. Я к Вам по другому поводу. Я хотел, чтоб Вы напечатали снимок с фотографической пластины. Это с нашей с Анной Викторовной… свадьбы. Павел Александрович хотел иметь такой, а я все никак не мог собраться отправить ему.

— Его Сиятельство? Позвольте взглянуть, — фотограф посмотрел пластину на свет. — Чудесный снимок. Чья рука?

Штольман попытался вспомнить, кто делал это снимок.

— Это мой помощник, Антон Андреевич Коробейников.

— Антону Андреевичу несомненно не чуждо чувство прекрасного.

— О да, чувство прекрасного ему не чуждо. Он еще и на губной гармошке играет.

— Надо же, сколько талантов у Вашего помощника… Яков Платонович, Вам сколько карточек напечатать?

— Одну.

— Только одну? Отправите сейчас Его Сиятельству, а потом надумаете такой прекрасный портрет еще кому-нибудь подарить, снова идти придется.

— Да мне больше вроде как и дарить некому.

— Что же кроме Его Сиятельства и родственников больше нет? Или друзей?

Ну кроме Его Сиятельства у него только один родственник… тоже Его Сиятельство, Александр Дмитриевич. Но нужен ли Саше их с Анной портрет? Наверное, стоит заказать, на всякий случай.

— Пожалуй, еще одну.

— Давайте уж четыре.

Штольман задумался — куда ему четыре? У всех, кто был на празднике, и так уже есть. А кроме них ни друзей, ни близких знакомых, у которых он хотел бы, чтоб был их с Анной портрет, и не было. Родственникам со стороны Анны — Петру Ивановичу и Олимпиаде Тимофеевне карточки были отправлены сразу после торжества… Но, может, Левицкий прав, заказать четыре, все равно платить за работу.

Фотограф словно услышал его мысли:

— Ваша Милость, если Вы об оплате беспокоитесь, то я с Вас ничего не возьму, ни за одну карточку, ни за четыре.

— То есть как это не возьмете?

— А так. Если Вам будут нужны дополнительные карточки со снимков, что я сделал, я напечатаю, сколько скажете. И с этой пластины тоже. Мне Его Сиятельство заплатил более чем щедро. Кроме того, благодаря тому, что я выставил портрет Мироновых и дал Ваш с князем снимок для газеты, ко мне пошли заказчики, хотя и раньше на отсутствие работы не жаловался. Пригласили на две свадьбы в этом месяце. Директриса гимназии выразила желание в конце года сделать снимки всех классов. А для выпускного не только общий снимок, но и каждой гимназистки в отдельности. Принесли три карточки для реставрации.

— Вы и этим занимаетесь?

— Занимаюсь. Время снимки не жалеет, да и некоторые люди относятся к их хранению небрежно. Кто на солнце поставит, и карточка выцветет, кто прольет что-то. А кто и, тоскуя по дорогим людям, затреплет настолько, что она потрескается или порвется. Хорошо, если есть возможность снова напечатать — как у Вас. Но, к сожалению, такое бывает не всегда. Вот, к примеру, одна женщина принесла карточку сына, который погиб в Турецкую, чтоб я изображение ее мальчика подновил. А другая дама — мужа своего покойного. Я им посоветовал новую карточку вставить в рамку под стекло. Вдова согласилась, а мать спросила: «Как же это я своего сыночка через стекло целовать буду?» — Левицкий вздохнул. — Извините, Яков Платонович, я что-то отвлекся…

— Нет, это хорошо, что Вы про рамки сказали, а то я сам это как-то упустил. Мне нужна рамка, чтоб вставить снимок для Павла Александровича, — отправлять Павлу только карточку он посчитал неудобным. — Вы мне покажите, какие у Вас есть.

Левицкий принес три рамки из серебра и две из бронзы:

— Простые я и доставать не стал. У Его Сиятельства дома снимки явно не в деревянных рамках стоят. Есть еще костяная, изящная работа, но я бы не советовал посылать ее по почте.

— Я бы хотел и на нее тоже взглянуть. Не сочтите за труд показать.