— Это не правда.

— Правда, правда. Не хочешь за меня замуж — ладно, я уважаю твою свободу, но почему мы не можем быть семьёй?

— Потому что.

— Соколова! — он произносит это негромко, но она всем телом чувствует, как он напряжён и возмущён, — Годы идут, а мы с тобой не молодеем, и..я хочу быть с тобой, понимаешь?

— Я понимаю, но… это наша работа.

— Какая? Быть несчастными, потому что нам ничего не мешает быть счастливыми, но мы не хотим?

— Нет. Вот как ты себе это представляешь? Что ты приходишь с работы, а я готовлю тебе ужин, мы рассказываем как друг у друга дела, вместе ездим в супермаркет, смотрим фильмы под вечер, и ты отпрашиваешься у меня на рыбалку? Так что ли?

— Хотя бы. Почему нет?

— Потому что так не будет! — она немного злится, но эта злость больше от бессилия, чем на него, — У нас другая работа. Не будет ужинов и приятных вечеров. Будут вызовы среди ночи, дежурства до утра, мы, падающие от усталости, у которых в голове крутятся только дела…

— То есть «оставить работу на работе» ты не можешь?

— А ты можешь?

— Я могу жить с этим и не делить это на две разные стороны, которые нельзя пересечь. Это не параллельные прямые, Юля, это всего лишь две части одного целого, которое составляет и тебя, и меня, помимо всех других компонентов. Мы вполне можем добавить элемент «семья».

— Брось, Костя, вот сколько счастливых семей в стенах ФЭС ты знаешь?

— Не сравнивай нас — с другими.

— Просто скажи, у кого на самом деле есть личная жизнь, вторая половинка, семья?

Он молчит, и Юля уже решает, что разговор закончен, но Костя произносит.

— У Вали.

— Она патологоанатом, — возражает она, — И ты не помнишь, какие истерики устраивал её муж, чтобы она сидела дома и занималась детьми?

— И что? Она не у нас работает что ли? У Белозёрова, у Холодова!

— Они эксперты. Они почти всегда сидят в лаборатории.

— А мы что? Не эксперты?

— А мы — оперативники, — она нервно мнёт его пальцы в своих, но всё ещё не желает поднимать лицо к нему, да и вряд ли он сейчас на неё смотрит.

— Тебя смущает, что у нас большая часть не женаты что ли, и ты не хочешь выбиваться из толпы?

— Нет, что за глупости…

— Я не понимаю, Юль, — произносит он устало, — да мы — оперативники, но чем мы отличаемся от тех, кто также работает в ФЭС и, на секундочку, имеет офицерское звание.

— Ага, особенно Ванька, — улыбается девушка, зацепившись за слова майора, — который по Оксане столько лет сохнет, а она всё носом вертит.

— А ты не вертишь? — ответ больно ударяет по самолюбию, но он прав, бесконечно прав, — Вон Игорёк с Леной работали вместе у нас, и никто им слова не сказал.

— И где они сейчас? Они развелись, и наверняка основная причина — из-за работы.

— Ты не можешь это знать, а я уверен, что нет. И Селиванов не из-за этого развёлся, и Рита, ещё скажи, что Петрович из-за этого!

— Он был женат? Я думала, его невеста погибла.

— Юля, да не в нём дело! — она слышала, как он злится, но не могла сказать то, что он хотел услышать, — Дело ведь в нас. Чего ты боишься?

— Ладно, Костя, — она выдыхает и сдаётся. Хотел её мнение, пусть получает, и терпит, если это будет больно, — Я боюсь, что мы станем слишком зависимыми друг от друга, и это разрушит нашу работу, а затем и нас. Я боюсь потерять себя, такой, какую я себя создала за все эти годы. Тише, послушай. Смотри, мы съезжаемся, женимся, заводим детей, в общем, ведём себя как нормальные любящие люди. Сможешь ли ты быть таким же безрассудным в погоне? Сможешь ли ты броситься под пули так же, как сейчас, зная, что дома тебя жду я и…места себе не нахожу? А сможешь ли ты отпустить меня куда-то? Ты и сейчас хватаешь за руки, просишь быть осторожной, а что будет, когда я стану ещё большей твоей слабостью? Нас могут шантажировать друг другом, как тогда Белозёрова, когда вам пришлось инсценировать смерть Галины Николаевны. А Ромашина? Ты помнишь Петра Сергеевича, который потерял дочь, только потому, что он работал в ФЭС? Мы будем думать о том, что уже принадлежим нашей семьей, и не сможем отдаваться работе, так, как это делают люди свободные. Я не говорю про командировки, ненормированный график, перестрелки и прочее. Я не смогу простить себе, если что-то случится с тобой из-за меня. И я не смогу простить, что пострадает кто-то невинный только от того, что я люблю тебя сильнее, что ты больше мне дорог. Ты отрицаешь сейчас, но поверь, мы станем осторожны, потому что работа — она больше не будет на первом месте. А если будет — то… Ты видел, чем это кончается. А работать вместе после…мы не сможем, и кому-то придётся уйти. Пойми, ФЭС — это не про любовь…

— Чёрт, Юля, почему всё так ужасно в твоей голове? Ты делаешь из нас каких-то роботов, монстров без души, но мы не отдали сердце под замок, не вырвали его, когда подписали контракт на работу в полиции и, тем более, в ФЭС. Да, всё изменится, но ведь, может, и будет лучше. Посмотри на меня. — требует он, но девушка не поднимает глаза, потому что они у неё сейчас на мокром месте, а она не хочет показывать ему слёз, — Юля, посмотри на меня. — она тяжело глотает невидимый комок страданий и нехотя поворачивает к нему голову. В темноте почти ничего не видно, или это просто размытая пелена воды у неё в глазах, — Мы справимся, если будем верны себе и друг другу. Я верю в тебя, в нас, в себя, так почему ты не можешь поверить мне?

— Я..верю, но…

— Давай без «но». Давай по фактам. Ты и я. Я и ты. Вот и всё. Давай попробуем? Не будем торопиться, не хочешь афишировать на работе — не нужно, не хочешь переезжать сегодня же — не надо, не хочешь выходить за меня — подождём. Главное себе ответь: хочешь, чтобы были — мы? Вместе?

У неё нет слов, она кусает губы и кивает. Сначала неуверенно, но после твёрдо. Она не видит, но он улыбается. Легко берёт её за подбородок и приподнимает, чтобы прикоснуться к её губам. Очень чутко. Очень надёжно. Словно оставляя невидимую печать. Аккуратно прижимает её к себе, потому что знает, что сейчас она чувствует себя слабой, хотя на самом деле, нет никого сильнее его любимой девушки, а машина въезжает на территорию Пулково.

***

Они как раз вовремя, до посадки ещё есть время, и эксперты спокойно забирают все свои вещи и проходят предполётный досмотр. Компания приносит свои извинения, и им достаются другие места, в бизнес-классе, хотя, возможно, это Белозёров как-то поколдовал.

Оба довольно уставшие за долгий день, полный противоречивых эмоций и поступков, и совсем чуть-чуть грустны, но Лисицын сжимает её руку, ободряюще улыбаясь, каждый раз притягивая к себе. Не целует, просто обнимает, вдыхая аромат её волос, ощущая тепло её тела и биение маленького, но такого большого сердца, где помещается так много, и любовь к нему и к своему делу — тоже.

Он был удивлён, когда она ответила на его слова про чувства. Нет, тут и к бабке не ходи, что всё у них взаимно, но для Юли всегда было сложно признаваться, будто она сразу становится слишком ранимой, открытой, уязвимой. Как будто, пряча в себе эти эмоции, она становится сильней. Нет, сильнее люди только вместе, и «человеку нужен человек», а она — его самая большая слабость, и не важно, в каком она сейчас статусе — напарник, майор, жена, любимая, соседка по местам в самолёте.

Они занимают свои места, воздушное судно набирает скорость и отрывается от земли. Он не боится летать, он боится потерять её, и элементарно не может отвести от неё взгляд. Когда высота уже набрана, а Петербург растворился паутиной огней и магистралей где-то далеко внизу, Костя видит, как она усмехается, вдруг опустив телефон, где до этого рассматривала сделанные ими сегодня, или уже вчера, фотографии.

— Что такое? — спрашивает он, устало улыбнувшись и переведя на неё взгляд, вновь заглянув в родные серо-голубые глаза.

— Я платье забыла, — произносит Юлия, откидываясь на кресло, а самолёт уносит их всё дальше, в Москву.