– Нет! – хором отвечаем мы, и он, вежливо кивнув, сматывается.

– Может, потанцуем? – предлагает Викуся, услышав бодрые аккорды джаза.

Мы выходим на танцпол, и за нами радостно поднимаются ребята помоложе. Мы томно изгибаемся на небольшой площадке, по очереди приглядывая за сумочками. В зал входит живописная группка: несколько мужчин в дорогих светлых костюмах с явно выраженной южной внешностью. Они делают пару шагов по залу, и становится понятно, что самый главный идёт в центре, поскольку вокруг него все лебезят – от его свиты до официантов. Я приглядываюсь и снова морщу нос. Чёрт с рогами был бы краше! Лет пятидесяти, маленького роста, с округлым брюшком, обтянутым шёлковой рубашкой и подпёртым дорогим кожаным ремнём, сверху лысый, с седыми кудрями по бокам, из воротника и манжет пробивается буйная кучерявая чёрная растительность, а над пухлыми большими капризно изогнутыми губами, между близко посаженными чёрными узкими глазами нависает огромный крючковатый нос с горбинкой! Жуть! Просто тролль какой-то! Наверняка у него и бородавка имеется! Заглядевшись на сказочного персонажа, я проглядела тот момент, когда пара гиппопотамов вышла танцевать. Они решили потоптаться в обнимку в медляке и налетели на первого из свиты тролля южанина.

– Мадам, осторожнее! Столько красоты я просто не выдержу! – с мягким акцентом съязвил мужик средних лет, такой же чёрный и страшный, но не такой пока лысый и пузатый, явно охранник тролля.

То, что он охранник, а не босс, очевидно – костюмчиком не вышел.

– Что?! – неожиданным фальцетом выдаёт возмущение толстяк.

– Ничего, брат. Просто мы пройдём к своему столику.

– Вы что, в лесу? Вам места мало? – вдруг возмущается толстушка.

– Мадам, не волнуйтесь, а то шторм начнётся, – колет в рану придурок.

Я выдёргиваю Викусю из эпицентра этого шторма и оттягиваю на край площадки. Оттуда мы с восхищением смотрим на героя-идиота. Ну, нельзя же дразнить носорогов, а особенно в период брачных игр!

– Что-о-о? – хором рычат оба носорога и встают в боевую стойку.

– Э-э, да ничего! Мы просто пытаемся пройти к столику! – тушуется идиот.

– А мы тебе помешали? Да?! – вопит мамонтиха.

– Да-а-не-е-е!!!

Ответ охранника переходит в вой и хрип, когда толстяк схватил его за кадык.

Завязывается восхитительная в своём безобразии драка.

– Они оскорбили женщину! – вопит толстушка троим официантам, пытающимся её скрутить, и бьёт подносом и персонал, и свиту тролля.

Оказавшись в центре торнадо, лучше не двигаться, а то руки-ноги поотрывает. Южанин с носом, видать, бывалый, потому что замирает на месте и оглядывается на своих, но они все уже в деле и с упоением машут кулаками.

– Подонки! – вопит разбушевавшаяся бегемотиха и замахивается бутылкой на тролля.

– Осторожно! Сзади! – не выдержав, кричу я ему, перекрывая шум драки.

Он оборачивается, но не назад, а на меня и замирает, видимо, очарованный моей неземной красотой. Толстуха мажет ему бутылкой не по темечку, а по виску, и он падает, скорее от неожиданности, чем от удара. В это время на нас с Викусей налетают несколько дерущихся гостей, и мы в ужасе отступаем. Меня толкают, и я вдруг чувствую, что лечу, взмахнув руками-крыльями. Полёт оказался секундным делом, и я приземляюсь прямо на живот тролля. Спружинив на упругом пузе, проскальзываю по шёлку дорогой рубашки чуть вперёд, так, что огромный горбатый нос утыкается прямо в моё декольте. При этом я вижу близко-близко вспыхнувшие хищным блеском чёрные глаза, лысину и узор на полу, и вдруг слышу во внезапно установившейся вокруг тишине характерный треск рвущейся по шву ткани и омерзительный голос идиота-охранника с его южным акцентом:

– Какое дивное кружево! И под платьем даже лучше, чем на нём!

«Слава богу, что надела», – успеваю подумать я прежде, чем потерять сознание от стыда и праведного негодования. Но сознание не теряется…

***

Иногда просыпаешься после вечеринки и морщишься, иногда – улыбаешься, а иногда дико смущаешься. Я встала уже совершенно разбитой, измученной сознанием своего позора.

– Ну, что вы, – участливо сказал мне вчера в кабаке лысый придурок с акцентом, вытащив свой нос из моего бюста, – не плачьте! Вы мне жизнь спасли!

Кое-как поелозив на нём, чем вызвала некоторое оживление в его организме, я встала, отклячившись центром тяжести к зрителям, и действуя руками и ногами, и тут же машинально завела руки за спину и сомкнула их на заднице. О, мой бог! Дыра полметра, зад наружу! Викуся превратилась в каменное изваяние. Слёзы из моих коровьих глаз хлынули сами собой, смывая дивной красы макияж.

Тролль поднялся следом, скинул белый пиджак и протянул его мне.

– Вы мой ангел-хранитель! – сказал он, всё ещё пялясь на вырез, возможно, потому, что его глаза находились как раз на этом уровне, – не расстраивайтесь. А хотите, поедем отсюда? А? Всё равно тут стало, гм, как-то неуютно, – и он махнул рукой на мелькающее вокруг побоище.

Я, шмыгнув, кивнула. Викуся подхватила наши сумки, а тролль меня. Мы втроём вышли, оставив остальных разбираться и расплачиваться.

– Могу я услышать ваше божественное имя, мой ангел? – спросил тролль, высаживая нас у моего подъезда из белоснежного автомобиля.

– Анжелика, – буркнула я.

– Ну, точно, ангел! – обрадовался тролль, – а я Тарик.

– А по отчеству? – заинтересовалась я ни с того ни с сего.

– Ай, да зачем тебе моё отчество? – махнул он рукой, – ещё спроси про отечество и нацию, а там гороскопы-шмороскопы, гадания всякие. Ты не увлекаешься гороскопами? – строго спросил тролль.

– Нет, – на голубом глазу солгала я.

– Меня все зовут дядя Тарик, а для вас, мой ангел, я просто Тарик. Могу я для вас что-нибудь сделать? – снова перешёл на дворцовый стиль старый тролль.

– О, нет, спасибо!

Всё что могли, ты и твои люди уже сделали просто так, не напрягаясь. Страшно представить, что вы можете натворить, действуя целенаправленно!

И я, покопавшись в анналах собственной мимики, выдала ему скомканную улыбку вежливости, больше похожую на гримасу отвращения.

– Что ж, гм, до свидания, – с пониманием вздохнул он, и я чуть устыдилась, – мы доставим домой вашу подругу, не волнуйтесь.

– Спасибо. Э-э. Я пойду. Ваш пиджак.

И я протянула ему пиджак с обречённым выражением человека, которому больше нечего терять.

Мы уставились друг на друга в свете подъездного фонаря.

– Уважаемый дядя Тарик, – сообразила Викуся, – поедем, а то поздно.

– Да, поедем.

Они хлопнули дверцами и уехали, и я наконец смогла повернуться к этому ужасному миру своей лопнувшей спиной…

Женщина умнеет, если наслаждается зрелищем драгоценных камней.

Иоанна Хмелевская

Всё проходит. В этом заложена великая грусть и великая радость. Кто-то ненавидит любые финалы – хоть счастливые, хоть страшные. Я в юности занималась в легкоатлетическом манеже и обожала финишную прямую. Лишь несколько раз я достигала финиша первой, но до сих пор замираю при воспоминании того чарующего ощущения победы, когда врезаешься грудью в алую ленточку, разрывая и снося её разгорячённым телом, превратившимся в сплошное стремление. Как жаль, что этот жар, это горение со временем остывает! Но самое худшее – не прийти вторым или последним, что в сущности одно и то же, самое невыносимое – сойти с дистанции. Недостигнутая цель – отсутствие завершённости, дисбаланс жизни и личности, ненавистное многоточие! Нет результата – и словно не было вовсе усилий и стремлений, потому что они перечёркиваются и от стыда словно сворачиваются в жалкий клубок ноля. Вот этот ноль я с юности ненавижу. Либо плюс, либо минус – дайте мне любое свидетельство того, что я жила, что всё это было! Иначе я рассыпаюсь в прах!

И вот около полудня второго июля я выхожу из ванной, как потрёпанная собака, не в силах ни собраться, ни собраться с мыслями. Вчера всё завершилось так нелепо, что я не чувствую конца, не вижу точки, и мне плохо.