И еще эти сны. Откуда они взялись, непонятно. Вязкие, странные, оставляющие ощущение запредельного ужаса, хотя никаких зрительных образов в них, кажется, не бывает. Только тяжкий туман, местами сгущающийся и таящий в себе угрозу.

Только неясные голоса, говорящие что-то, неразборчиво и тревожно.

— Вера! Ты кричишь.

— Да?.. Прости… мне что-то приснилось. Я тебя разбудила, Тош? Прости.

Этот дом был такой красивый, такой свой. Как будто я жила в нем когда-то в детстве и вот вернулась. Все эти длинные загадочные коридоры, высоченные потолки (в Америке потолки традиционно делают низкими; в крайнем случае, соорудят центральный холл с «оупен спэйс» высотой в два этажа), все эти высокие узкие окна и эркеры, подвал с винным погребом, крутые лестницы… И двор, боже мой, такой двор, с одной стороны отгороженный высокой увитой плющом каменной стеной, а с другой — живой изгородью. И с каменной скамейкой под столетними деревьями. И со львами, представляете? — с каменными львами. Мы с Антоном переехали сюда месяц назад, и я сразу выбрала себе будуарчик — комнату в эркере на втором этаже, окнами во двор. Она совсем маленькая, невероятно уютная, а из эркера виден декоративный мостик с фонарем, спрятанный меж кустами шиповника и жимолости. Комнат в доме достаточно, есть даже студия для гостей над остекленной верандой — вся, как и веранда, состоящая из окон.

А еще оставшиеся от бывших хозяев старинные фотографии в темных деревянных рамках. Они висят на стене в коридоре второго этажа, мы их не стали снимать, потому что они принадлежат этому дому — все эти пожелтевшие полковники и грустные дети, сонные блондинки и аккуратные клерки в новых макинтошах.

Дом разделен на две половины, за стеной живут моя подруга Нэнси с мужем Иваном. На их половину можно попасть с улицы, а можно прямо изнутри дома, и мы с Нэнси редко закрываем дверь, соединяющую наши апартаменты. Во-первых, моя кухня удобнее, и мы готовим на ней вместе, а во-вторых, сразу после переезда наши парни уехали на заработки в Монтану и вернулись только на днях, так что нам с подругой, девушкам смелым и решительным, было страшновато одним в огромном доме, и мы старались держаться поближе друг к другу. Зато, пока их не было, мы успели наклеить обои и побелить потолки. У нас красиво, просторно, хотя и пустовато, мы еще не обзавелись достаточным количеством мебели, и от этого шаги по комнатам кажутся особенно гулкими. Нэнси с Иваном, правда, приобрели огромную кровать, круглую, разумеется, — у моей подруги неослабевающая тяга к шикарной жизни. Кровать потребовала атласного постельного белья вызывающе-алого цвета. Как на нем спать, я не понимаю, — скользко же и холодно. Но Нэнси намерена докупить еще один комплект — черный. И атласные подушечки в виде сердец. С ума сойти. Тошка бы меня убил, если бы я притащила в нашу спальню что-нибудь подобное.

— Вера?

— Ммм?..

— Тебе часто снятся кошмары?

Я придвигаюсь к нему поближе и пристраиваю голову у него на плече.

— Ну… я не знаю. Наверное, да. Часто. Осень, Тош… это осень.

— А раньше, пока мы не переехали, часто снились?

Его серьезность меня удивляет.

— Нет, раньше — нет. Ты думаешь, это из-за переезда?.. Да нет, ну что ты!.. Мне безумно нравится этот дом, я его люблю, ты же знаешь.

— Это неважно.

— Нет, важно. Если я люблю этот дом — как он может меня обидеть?

— Да запросто. Это ведь ты его любишь, а не он тебя.

— Ты злой.

— Нет, я рассудительный. Давай спать.

Наша спальня на втором этаже, рядом с моим будуарчиком, и лунный свет просачивается сюда сквозь ветки старого вяза, растущего на заднем дворе. Электронный будильник у кровати добавляет минуту на дисплее: уже 2:01. Так поздно. И так тихо. Тошка теплый, как печка. Глаза у меня закрываются сами собой… Легкие шаги по коридору. Шаги?.. Да нет, это ветер швырнул горсть листьев на крышу. Они шуршат, шуршат… Я зарываюсь поглубже в одеяло и засыпаю блаженно и быстро. Как хорошо, что Тошка вернулся. Как хорошо, что у нас есть дом, настоящий, свой, такой красивый…

…Сдавленный крик.

Это я кричу? Мне опять что-то приснилось?

Нет, это Антон. Он сидит на постели, прижавшись спиной к спинке нашей старой кровати. Его лицо смутно белеет в темноте. Луна спряталась, и в комнате ничего не разглядишь. Только отчаянно мигают красные нули на дисплее будильника — электричество отключалось, что ли?..

— Тош, ты чего?..

Он не отвечает. Даже в темноте я вижу, что его глаза широко раскрыты, но он смотрит не на меня, а на что-то за моей спиной. Я непроизвольно оглядываюсь — там никого нет, и в спальне ничего не изменилось.

— Тош, все хорошо. Тебе просто кошмар приснился. Тошка… Я здесь, посмотри на меня!..

От него веет таким ужасом, что мне страшно к нему притронуться. Он странно дышит — часто и неровно. Грудь просто ходит ходуном. Может быть, это сердечный приступ?.. Стоя на коленях на скомканном одеяле, я беру его лицо в ладони и пытаюсь повернуть к себе, но он отшатывается. Ладони у меня становятся влажными — Тошкины волосы взмокли от пота. Я протягиваю руку к лампе и щелкаю выключателем, но свет не загорается. Наверное, лампочка перегорела.

— Ну что ты?.. Это просто сон, — бормочу я растерянно и вдруг замечаю слабое свечение на тумбочке с Тошкиной стороны кровати. Серебряный талисман, который в августе подарил Антону старик индеец, светится едва заметным голубоватым светом. Я никогда не видела, чтобы бирюза… Не знаю, что мною движет, но я перегибаюсь через постель, хватаю с тумбочки амулет и сую в руку Тошке. Ледяные пальцы инстинктивно сжимаются. И почти сразу его дыхание выравнивается, он на мгновение прикрывает глаза, а когда открывает их снова, его взгляд уже не похож на высохший колодец, наполненный тьмой. Теперь он смотрит на меня, и видит меня, а не что-то страшное за моей спиной.

— Вера.

— Я тут, я тут. Ну что ты?.. Все хорошо.

— Что с часами?

Я вижу, что Тошка почти пришел в себя, но мне все еще жутко. Я изо всех сил делаю вид, что все в порядке, и даже улыбаюсь в темноте, а сама беру его за руку, пытаясь незаметно сосчитать пульс. Он не замечает моей хитрости, хотя обычно от него ничего невозможно скрыть. И от этого мне делается еще страшнее.

— Ну, свет, наверное, вырубился на секунду, — говорю я чересчур спокойным голосом. — Даже лампа перегорела. Слышишь, какой ветер? Ветка где-нибудь зацепилась за провода. Не бойся.

— Я не боюсь.

— Хочешь, я сделаю чай? Или пойдем на веранду, покурим?.. Ты хорошо себя чувствуешь? У тебя ничего не болит?

Он молча мотает головой. Слава Богу, у него ничего не болит.

Мы выбираемся из постели и шлепаем босиком вниз по лестнице. По пути я включаю на кухне чайник. На веранде светлее, чем в спальне, огромные окна освещены уличным фонарем. Тут пока почти совсем пусто — только маленький плетеный диванчик под одним из окон и такой же столик с пепельницей. Ветки китайской розы царапаются в стекло. На улице сильный ветер, из щелей сквозит.

— Я принесу плед.

— Не надо, сиди, — он пытается закурить, и я вижу, что сигарета дрожит в его пальцах.

— Дай мне, — я отбираю у него пачку и сама прикуриваю две сигареты. — Я сейчас чаю принесу. И все-таки возьму плед, у тебя руки совсем холодные…

— Вера, сиди. Не надо чаю. Ничего не надо. Не ходи.

— Тошка, это ветер. Это осень. Перемена погоды. Осенью часто снятся кошмары…

— Нет. Это дом, Вера. Это что-то в доме.

Глава 2

— Ты чокнулся!

Нэнси болтает ногой, сидя на табуретке в нашей просторной кухне с толстыми, потемневшими от времени балками на потолке. Вчерашний ветер утих, выглянуло солнце, и теплый свет падает на резные шкафчики темного дерева, согревает розоватый мраморный прилавок. Здесь два окна — одно над мойкой, а другое, огромное, высокое, фонарем, — на противоположной стене. Я влюбилась в эту кухню с первого взгляда. Несмотря на свои впечатляющие размеры, она кажется очень уютной, и по утрам мы собираемся тут все вместе. Запах кофе и подогретого хлеба, солнечный блик на боку синего керамического кувшина… если бы не Тошкин хмурый вид, я чувствовала бы себя абсолютно счастливой. Нэнси прихлебывает кофе и жует бублик, поэтому ее «чокнулся» звучит невнятно.