Нэнси тихонько покачала головой и закрыла глаза.

— Мне уже не верится, что это когда-нибудь кончится. Мне все время хочется проснуться, но у меня никак не получается…

— Куда вы поедете, Иван? — Спросила я. — Отпуск у Антона когда кончается?

Иван бросил на Антона короткий взгляд. Тот за все это время не произнес ни единого слова, сидел, уткнув подбородок в колени и смотрел на мокрый асфальт, как будто что-то там видел.

— Через две недели, — сказал Иван. — Правильно?

Антон не ответил, даже не поднял головы. Я вспомнила, как мы сидели там, на островке, и ждали, и негры больше не подходили к нам, даже не приближались; как Иван отводил глаза; как прилетел последний вертолет, и мы пошли к нему по полосе грязной суши: впереди мы с Антоном, за нами Иван и Нэнси; как Антон посторонился у вертолета, пропуская Нэнси вперед, и как она непроизвольно шарахнулась от него, точно от прокаженного. Я знала, что никогда не забуду мучительную усмешку, на миг появившуюся на его губах.

— Ты поедешь ко мне, — пробормотала Нэнси и поцеловала Ивана в плечо. — Господи, неужели мы отсюда выберемся?.. Помоемся, наконец, ляжем в нормальную кровать, на чистое белье…

«А ты поедешь ко мне?» — хотела я спросить Антона, но побоялась. Побоялась, что он не ответит или ответит «нет». Мне сделалось так тоскливо и одиноко, как будто я оказалась далеко-далеко от него, за много тысяч километров. Чтобы уничтожить эту невыносимую дистанцию, я придвинулась к нему и нерешительно спросила:

— Тош… ты хочешь пить?

Он покачал головой. Я подумала, что он так и не откроет рта, что я больше никогда в жизни не услышу его голоса, но он вдруг сказал:

— Спать хочу.

Лечь было негде, только прямо на асфальт.

— Ложись, — сказала я.

Антон лег, — естественно, точно уставшее животное, положив голову на мои колени. Я наклонилась, чтобы дождь не попадал ему в лицо, и он повернулся на бок, уткнувшись мне в живот и обхватив рукой мои бедра. Иван и Нэнси, чуть помедлив, подсели к нам — Иван сел спиной ко мне, подпирая меня своими широкими плечами, а Нэнси свернулась клубочком у него на коленях.

Близился рассвет, дождь все шел, а утром по одному начали прилетать военные вертолеты, которые забирали людей и отвозили в аэропорт Луизианы, откуда спасенных отправляли дальше, в Техас.

В Луизиане мы, грязные, помятые, невыспавшиеся и голодные, провели несколько ужасных часов — мы старались не отходить далеко друг от друга, чтобы не потеряться и не стать объектом ненависти таких же горемык, свихнувшихся от лишений. Здесь, чуть что, вспыхивал такой яростный шквал агрессии, с которым с трудом справлялись даже национальные гвардейцы. В туалет мы с Нэнси ходили, буквально взявшись за руки. В очереди за стаканчиками с горячим супом стояли, сцепившись локтями. Народу было столько, что сложно казалось сделать шаг, не наступив на чью-нибудь ногу или руку. Мы каким-то чудом заняли место у стены, где все-таки поменьше толкали. Но за супом пришлось ходить по очереди — сначала мы с Нэнси, потом парни.

— Всё молчит? — спросила Нэнси, когда мы со своими стаканчиками вернулись на наше место, а Иван с Антоном пошли стоять в очереди.

— Молчит, — я отхлебнула супу и поморщилась: отвыкшее горло сжалось, не давая глотать. На глазах выступили слезы.

— Не реви, — Нэнси сочувственно погладила меня по плечу. — Все пройдет. Вот доберемся до дому, и ты забудешь его, как страшный сон.

— Ты с ума сошла, — я уставилась на нее, не веря своим ушам. — Как это — забудешь?.. Нэнси, ты что, не поняла? Я его люблю. Я хочу быть с ним. Я хочу, чтоб он из своего чертова Ирака вернулся ко мне. Все равно ему некуда идти. Но я хочу, чтобы он приехал ко мне не поэтому, а потому…

— А потому-у-у!.. — передразнила Нэнси. — Надеешься на ответные чувства? Какие могут быть чувства у убийцы? Ты что, не понимаешь, что у него сломана психика? Ты что, ветеранов-«афганцев» никогда не видела?..

— Видела, — тихо ответила я.

В тот первый день нашего знакомства я рассказала Нэнси о себе все, начиная с детского сада. Не рассказала только о своем отце.

— Девчонки, вы как тут, в порядке?.. — Иван, похлебав горячего, оживился, его глаза блестели. Нэнси прижалась к нему почти прежним грациозным жестом и потерлась о его плечо, как кошка. Антон молча протиснулся мимо меня и сел у стены. Я смотрела на него. Он сделал маленький глоток, опустил стакан, прислонился к стене и закрыл глаза.

— Тош, — я скользнула к нему и присела рядом. — Что с тобой?

— Все хорошо, — ответил он, не открывая глаз.

— Да не приставай ты к нему! — раздраженно сказала Нэнси. — Пусть сидит…

— На Техас!.. Отправляют… вставайте…

Толпа вокруг нас заколыхалась, люди устремились к выходу.

— Вера! — Нэнси схватила меня за руку. — Пойдем!

Я беспомощно оглянулась. Антон успел подняться и был совсем рядом, за моим плечом. Оставленный стаканчик с супом сиротливо стоял у стены.

— Держитесь за руки. Не отпускайте друг друга! — Его голос звучал хрипло, как будто он успел отвыкнуть разговаривать, но сильные руки крепко схватили нас с Нэнси, Иван обхватил нас с другой стороны, и они сцепились вместе, не давая толпе разделить нашу маленькую группу.

В самолете Антон сразу откинулся в кресле и закрыл глаза. Спал?.. Не знаю. Я нащупала его горячие пальцы и не выпускала их до самого конца полета. Он не отвечал на мое пожатие, но мне было вполне достаточно того, что я держу его за руку. Как будто он мог исчезнуть. И как будто я могла его удержать.

Замотанные стюардессы разносили воду и какие-то сэндвичи. Люди вокруг тяжело молчали, некоторые храпели, кто-то стонал и всхлипывал во сне. Тихонько и монотонно плакал ребенок. Этот безнадежный тоненький плач заставлял мое сердце тоскливо сжиматься. Иван и Нэнси, кажется, поели, я выпила воды, вытянула гудящие ноги и подумала, что, наверное, надо поспать. Но уснуть мне не удалось.

Все когда-либо виденные голливудские фильмы о героических личностях, не теряющих присутствия духа и благородства побуждений в любых экстремальных ситуациях, отсюда, из этого самолета, заполненного усталыми, озлобленными, оборванными беженцами, казались мне идиотской глянцевой пародией на жизнь. Жизнь была проще, грязнее и отвратительней. Она неприятно пахла падалью, потом и дерьмом и имела обыкновение делать из людей агрессивных животных. А благородный герой, бедный мой мальчик, сидел рядом со мной в кресле, закрыв глаза, — и, слегка повернув голову, я могла видеть его осунувшееся, совсем не героическое лицо.

Глава 16

— А этот мальчик болен, — пожилая седовласая негритянка с добрыми глазами стояла рядом с нами и внимательно разглядывала Антона. Мы вторые сутки сидели в аэропорту Техаса, и все это время он ничего не ел, только изредка пил воду, которую разносили добровольцы из местных. — Пойдемте-ка со мной, дети. У нас при церкви есть миссия, мы даем там приют наркоманам…

— Мы не наркоманы! — Нэнси исподлобья посмотрела на нее сухими, лихорадочно блестящими глазами и нервно облизнула потрескавшиеся губы. — Мы…

— Я знаю, — негритянка успокаивающе улыбнулась. — В миссии есть кровати, вы сможете помыться и поспать. И вас там покормят. Сынок, ты можешь идти?

— Могу, — Антон почти не разжимал губ. — Я здоров. Просто устал. Мы все устали.

— Ну-ну, — она с сомнением посмотрела на него и покачала головой. — Идите за мной. У меня на стоянке машина.

Ее машина была старой развалиной — дряхлый голубенький мини-вэн, оклеенный со всех сторон христианскими воззваниями о любви Иисуса к Его пастве. Внутри пахло чем-то сладким и смутно знакомым — может быть, ладаном. Когда мы забирались в салон, Антона качнуло, и я невольно подалась к нему — поддержать, что не укрылось от зорких глаз старушки. Пока мы ехали к миссии, она несколько раз поглядывала на меня в зеркальце заднего вида. Потом спросила: