1

«Сила, лишенная здравого смыла,

рушится от собственной тяжести»

Гораций

– Верно! И ни его красноречие, ни блестящие подвиги и заслуги прошлого не могли изменить предрешенного. Ничто не в силах исправить начертанное на роду – это уж верно! Его воля и желания были не востребованы, все равно, что непонятый гений исключительного человека. Его талант, сколь бы велик он ни был, пусть бы простирался дальше римских земель и возносился к небу выше седых вершин скалистых гор, достигал дна глубочайших морей, черпал благость из источника жизни и слушал разговоры богов, – не мог переплести заново узор, сплетенный самой Судьбой!

Валерий, выразив свое мнение, задумчиво взирал на лоснящийся от яств стол: выбирал между сливами и смоквой, завезенными в Рим из далеких земель. Положив сочную сливу в рот, он мельком взглянул на своих сотрапезников. Буйный вечер кружил хороводы из лиц. Кого здесь только не было! Со многими же он познакомился сегодня! Но едва успев запомнить хотя бы их имена, держался со всеми, как с давними друзьями: и то правда – общая победа сближает даже незнакомых, если они сражались на одной стороне. Недалеко от него через ложе расположились Эмилий Спериос и Маний Квадрат, занятые поглощением здорового кабана, зажаренного так искусно, что хруст мяса на зубах долетал до ушей Валерия. А рядом на соседнем ложе, облицованном черепахой, возлежал Сервий Деон. Его пригласили по просьбе Валерия, и суровый страж закона почти никого не знал здесь, впрочем, особо от этого не страдал: поздний ужин был его излюбленным делом, этим он и занимался.

Помимо знакомых Валерию людей в просторном триклинии находилось еще пять сенаторов, а из других комнат доносились множественные голоса, по которым затруднительно было судить о количестве видных особ города, что собрались за этими стенами. Триклиний возбуждал не только аппетит, но и любопытствующие взгляды: запросто можно было залюбоваться отделкой стен, мозаика которых изображала то героические сцены из прошлого, то милостивых римских богов; пол выложен мрамором, а на потолке застыла дивная картина из пластин слоновой кости. Да и сама вилла тонула под позолотой и перламутром, мрамором и серебром, стуком и туфом. Все поражало и удивляло: стены и своды, колонны и капители.

Вскоре к гостям присоединился и сам радушный хозяин – Марк Этрий. Его встретили дружными рукоплесканиями и словами благодарности за радушие и доброту. Он поинтересовался – все ли довольны и не обделены ли, и убедившись в этом, занял среднее ложе, обитое бронзой и с тканями такими красочными, что от долгого рассматривания причудливых узоров пестрело в глазах.

– Heu, sacra mensae!2 – воскликнул Марк и с жадностью набросился на еду.

Вокруг засновали слуги, с усердием выполняя свой долг: пустые блюда незамедлительно исчезали, а новые появлялись. Марк, как и те из гостей, что тоже только подошли, был в хорошем настроении и страшно голоден. Впрочем, его настроение не могло испортиться из-за невозможности удовлетворить аппетит или придирчивости к пище. Здесь были блюда на все вкусы и в неограниченных количествах: столы ломились под тяжестью возложенных на них продуктов, бесчисленные тарелки громоздились на вспомогательных столиках-сервантах. Марк позаботился о хорошем обеде – и тот удался: глаза разбегались от разнообразия, руки метались во все стороны, подобно бешеным псам, хватаясь за все подряд. А выбирать было из чего: медвежатина, увенчанная тыквой и внутренностями птиц, поросячьи рыльца и тушки, кабаны, зайцы и фазаны, тунец и камбала составляли рыбно-мясной рацион. Тем, кто насытился, услужливые и поспешные слуги сменяли сервировку, унося не отдельные приборы, а целые столы. Вносились бесконечные закуски: пирог из яблок и сыра, утопающий в густом меде, после – вареные яйца, колбасы, устрицы; и фрукты – груши, отборные маслины, каштаны, вяленый виноград и многие-многие другие, которым было несть числа. Все это сопровождалось звоном разных кубков с налитыми в них напитками – виноградным, фалернским соком, и тончайшими винами.

– Друзья! – торжественно провозгласил сам хозяин. – Справедливость воздала каждому по заслугам! В трудных обстоятельствах мы выстояли, и победа наша, давшаяся с таким трудом, станет незабвенной в памяти потомков! За всех вас, мои верные друзья и соратники! Ликуйте: вы заслужили этот отдых, пройдя нелегкий, но достойный славы путь!

Последние слова Этрия расслышали только те, кто был непосредственно возле него: слова были неуместны среди безудержных криков радости и упоения победой. Дух празднества подхватили возникшие словно из ниоткуда шуты и танцоры; вырвались, будто из-под земли, звуки арфы, свирели и бубна – музыканты старались вовсю. Бронзовые тела молодых парней и девушек замелькали в ярко рдевшем пламени от зажженных факелов. Ночь за окнами съедала все движения, внутри же – все ожило и завращалось. Безумные и дикие пляски сменялись томным пением еле одетых женщин, на пол падали здоровые куски мяса – руки у опьяневших гостей все слабели, а языки все развязывались.

Обед затянулся далеко за полночь. Сенаторы бродили по комнатам и залам вместительной виллы, развлекаясь и блаженствуя. Сам Марк Этрий общался со своим ближайшим другом Эмилием, наблюдая за африканской танцовщицей – совсем юной еще девушкой с не оформившимися, но пластичными формами тела. Маний играл в кости с неугомонным шутом: сенатор выиграл у него три раза кряду, но тот не сдавался и, не стесняясь в выражениях, вспоминал всех римских богов. Маний злорадствовал и потешался над ним. Валерий присел возле боковой колонны, железным обручем к которой крепился полыхающий факел. Рядом с кубком вина в руке присел Сервий. Валерий, разгоряченный пиром, оживленно и с задором делился мыслями с ним.

– Вот так все и случилось. Сервий, друг, ты не поверишь: моя радость безгранична и беспредельна – никакое удовольствие не сравнится с этим! Поистине, я – счастливейший человек из всех живущих ныне на земле. Последние месяцы я не жил, а существовал, терзаемый смятенными думами о том, как воплотить в жизнь это решение. И вот – оно наяву предстает передо мной, перед тобой, перед всеми нами: всякая печаль и беда меркнут по сравнению с блеском и значением того шага, на который мы решились сегодня, в славный первый день весны! О, боги! Видно, не забыта вами верность и добродетель простых смертных, что стремятся воплотить вашу волю в жизнь; и вот теперь, когда судьбоносная минута огласила громоподобным голосом принятое решение, счастье и благополучие ожидают нас на пороге грядущего дня!

Неподалеку комические актеры развлекали публику: один подбрасывал вверх греческий обруч, а другой в это же время жонглировал яблоками так, что они, первое за вторым, второе за третьим, успевали пролететь через парящий в воздухе круг. Одно фантастическое зрелище сразу сменялось другим, как целый сонм сновидений, как безумная прыть норовистого жеребца, так что не было никакой возможности за всем уследить. Веселье правило ночью.

– Под счастливою звездою родился ты, Валерий, как видно, раз при жизни своей можешь безмятежно радоваться и наслаждаться итогами своих трудов, – Сервий разделял с другом победу, искренне восхищаясь им. – Твоя отвага и доблесть – что несгибаемая сила напористой стихии, невозбранно господствующей над земным миром в согласии с волей богов! Видно, твоему рождению сопутствовали добрые знаки! Уж не спрашивал ли ты об этом родителей, когда те были живы?

– Нет. Об этом я мнить не могу; да и сейчас еще неохотно верю во всякие знаки: знал бы ты, сколько бессонных ночей в упорном труде я провел, с каким напряжением ума обдумывал я каждую хоть сколько-нибудь толковую мысль! Но все же счастлив я безмерно, что осуществились мои желания, и мечты были не напрасны, не безнадежны!