Наконец, в новейшей русской поэзии Дафнис и Хлоя сами выходят в историю, в античной фантазии Ольги Седаковой у них рождается ребенок, и, думая о его судьбе, они открывают для себя олимпийских богинь: Афину, Артемиду и Афродиту – и здесь торжественность передана на величественный Олимп:

Таковы тезис, антитезис и синтез русской поэзии. А еще «Дафнис и Хлоя» – знаменитый балет Мориса Равеля, созданный для Русских сезонов, где Вацлав Нижинский танцевал Дафниса, а Тамара Карсавина – Хлою. А еще это главное воспоминание, главный сон европейской культуры об античности, где Эрос – это и пламенная страсть, и сладостный неторопливый покой. Мы не можем совместить страсть и покой в уме, но можем совместить их в античной новелле, сейчас раскрытой перед нами.

Александр Марков,

Профессор РГГУ и ВлГУ

19 октября 2017 г.

Охотясь однажды на острове Лесбосе, я увидел в лесу, посвященном Нимфам, самое прекрасное, что когда-либо видел во всю мою жизнь: произведение живописи, историю любви. Роща сама по себе была прекрасна. Тенистые деревья, разнообразные цветы, журчащие воды. Источник питал и цветы, и деревья. Но ничто не могло сравниться с картиною, очаровательным произведением художника, изображением любви. Многие люди, даже из чужих земель, приходили туда на поклонение Нимфам, желая увидеть эту картину. На ней художник изобразил женщин рожавших, других, облекавших детей пеленами, младенцев, покинутых на произвол, животных, которые питали их, пастухов, которые принимали их, юношей и дев, соединявшихся в любви, разбойников на море, нападение врагов на суше.

Эти образы и многие другие, тоже любовные, наполнили меня таким изумлением и радостью, что я пожелал написать о них повесть. Итак, я попросил, чтобы мне подробно объяснили картину и, выслушав все со вниманием, сочинил эти четыре книги, которые посвящаю, как жертву, богу Любви, Нимфам и Пану. Это произведение да будет вместе с тем сокровищем, полным прелести для всех людей: болящий найдет в нем исцеление, огорченный – усладу, тот, кто любил, – воспоминание, тот, кто еще не знал любви, – посвящение в ее таинства. Ибо никто не избег или не избегнет любви, пока на земле будет красота и глаза, чтобы видеть ее. Но да позволит мне бог Любви, – описывая чужие страсти, самому оставаться свободным и мудрым.

Митилены – большой и красивый город на Лесбосе. Он пересечен каналами, в которые тихо вливается морская вода, и украшен мостами из белого, гладкого камня. Он кажется не городом, а островом. В соседстве, приблизительно в двухстах стадиях от Митилен, богатый человек владел землею. Это было прекрасное место: горы, обильные дичью, поля пшеницы, холмы, покрытые лозами, луга для пастбищ. Море окружало владение, и нежные волны набегали на тонкий песок побережья.

На этой земле козий пастух, по имени Ламон, нашел однажды ребенка, которого кормила коза. Вот как это случилось. Под кустами терновника, обвитого побегами густого плюща, зеленел мягкий дерн. На нем лежал ребенок. Туда часто бегала коза; она то и дело исчезала, покидая своего козленка, чтобы проведать младенца. Ламон это заметил и стал жалеть покинутого сосунка. Раз, в самый полдень, он пошел по следам козы и увидал, что она подходит с осторожностью, чтобы нечаянно не ранить копытом лежащего на траве ребенка, который выжимает молоко из сосцов козы, как будто сосет грудь матери. Пастух с удивление приблизился и увидел мальчика, красивого, здорового, в пеленках из более роскошной ткани, чем та, которая соответствовала его несчастному положению. Ибо ткань была пурпуром с пряжкою из чистого золота. Рядом лежал маленький нож с ручкою из слоновой кости.

Сначала он подумал, не взять ли с собою памятные знаки, покинув ребенка. Но потом устыдился при мысли, что он менее сострадателен, чем коза. И так, дождавшись ночи, взял он с собою все – драгоценные предметы вместе с ребенком, и даже привел козу к жене Миртале. Миртала весьма изумилась и спросила его, не рождают ли ныне козы мальчиков. Ламон рассказал ей с подробностями, как нашел покинутого ребенка, как увидел, что коза его кормит, и как ему было стыдно оставить его на произвол судьбы. Миртала вполне одобрила действия мужа. Они заперли на замок предметы, найденные с ребенком, стали говорить всем, что он – их собственный, и дали ему козу в кормилицы. Для того, чтобы самое имя его звучало по-сельски, решили назвать его Дафнисом.

Два года спустя с пастухом овец, пасшим стадо свое по соседству, случилось то же самое. Поблизости был грот, посвященный Нимфам – огромная скала, пустая внутри, закругленная снаружи. В самом камне утеса были изваяны статуи нимф, с босыми ногами, с руками, голыми до плеч, с локонами, вьющимися вокруг шеи, с улыбкой на губах – как бы пляшущие в хороводе. Вход в пещеру занимал середину скалы. Оттуда струился ключ, и воды его, стекая, образовали целый ручей. Перед гротом зеленела ясная луговина, на которой влажность питала мураву, нежную и обильную. Здесь висело множество деревянных чаш для молока, флейт бога Пана, флейт из неровных сложенных тростников и свирелей – жертвоприношений пастухов былых времен.

В это убежище Нимф овца, которая только что родила ягненка, хаживала так часто, что пастух несколько раз думал, что она заблудилась и больше не вернется. Решившись наказать ее и отучить от дурной привычки, взял он ивовую зеленую ветвь, согнул ее наподобие силка и пошел к утесу, чтобы поймать беглянку. Но, войдя в пещеру, пастух нашел то, чего не ждал: увидел, как овца с материнскою нежностью дает сосать ребенку вымя, полное молоком. А тот весело и жадно прикладывает то к одному сосцу, то к другому свои губки, розовые и чистые, потому что каждый раз, как, насытившись, он переставал сосать, овца заботливо вытирала ему лицо языком. Ребенок был девочкой. Рядом лежали пеленки и памятные знаки: золотая сетка для волос, золоченые полусапожки и туфельки, шитые золотом.

Полагая, что в этой находке есть нечто божественное, наученный овцою состраданию, Дриас взял девочку на руки, положил памятные приметы в кожаный мешок и, обращаясь к Нимфам с молитвой, просил, чтобы они послали ему счастья за его заботы о маленькой их дочке. Когда пришла пора отводить стадо в овчарню, вернулся он в хижину, сообщил жене то, что видел, показал находку и посоветовал ей смотреть на ребенка, как на собственную дочь, – так ее и воспитывать, никому не открывая тайны. Напэ – таково было имя жены Дриаса – с того самого дня сделалась матерью: баловала и любила ребенка, как будто боялась, чтобы овца не превзошла ее нежностью, и для более верного сохранения тайны, выбрав имя тоже сельское, назвала девочку Хлоей.