- А с тебя теперь письмо, - ответил веселый Лионель. – Я даже текст уже придумал, можешь записывать: «Дорогой папа! Я тебя очень люблю, но приключения я тоже люблю. А в столице приключения только там, где плохо пахнет и где нецензурно выражаются. А это неправильно. Поэтому я уезжаю. Ты за меня не беспокойся, я не пропаду. Я фехтовать умею, а вышивать в дороге и не надо».
- И еще уговор: в людных местах мы останавливаться не будем, - предложил Лионель, глядя на смеющуюся счастливую Арью и отгоняя от себя мысли о том, что, если тебя приревновали ни за что, надо хотя бы не страдать напрасно и несправедливо – пусть уж будет, за что ревновать. – А то, чего доброго, полетят нам вслед вороны: «В очередной раз пропала девочка, зовут Арья, рост четыре с половиной фута, если с сапогами. Волосы каштановые, короткие и густые, глаза серые, теплые и искрящиеся, улыбка самая озорная в Вестеросе. Еще откликается на прозвища Ласка, Голубка и Кошечка…»
Ну за это Арья Лионеля все-таки выставила.
Когда Лионель увидел Сансу в первый раз, он был ослеплен и даже потрясен. Хорошо зная, каким оружием может быть женская красота – все же Серсея была его матерью – Лионель благоразумно решил наблюдать за Сансой издалека, пока не пройдет первое потрясение, но богам очевидно были неугодны благоразумные Баратеоны, и поэтому Лионель шел об руку с Сансой в торжественной процессии перед ужином в честь приезда короля в Винтерфелл, сидел с ней рядом во время ужина, но так и не смог привыкнуть ни к взлетающей при каждом повороте головы рыжей гриве, ни к сиянию голубых глаз. И дополнительной насмешкой богов было то, что Санса была младше него почти на четыре года, совсем еще девочка, и потому было невозможным и немыслимым то единственное, что могло хотя бы на время потушить вспыхнувший в пылком сердце принца Баратеона пожар, - зацеловать ее всю, не оставив на ее теле ни одного неисследованного сантиметра.
На следующий день Лионель убедился в том, что у богов своеобразное чувство юмора: его отец пригласил Лионеля в свои покои и поздравил его с помолвкой, а также сообщил ему, что и Санса, и ее отец, строгий и честный лорд Эддард, поедут вместе с ними в Королевскую гавань. Это был своеобразный вариант чистилища, неизвестного еще вестеросским богословам: оглушенному и влюбленному с первого взгляда принцу было обещано райское блаженство, но с условием, что перед этим его будут поджаривать на медленном огне его страсти еще несколько лет, и ни забыться в разгуле, ни убежать от пленившей его сердце красоты он не сможет.
Первое, впрочем, Лионель попробовал: в Винтерфелле и по дороге до Трезубца он необычно много пил даже по своим меркам, и усердно повесничал, но помогало это мало: с утра наступало похмельное раскаяние, потом приходило время уводить Сансу из кибитки Серсеи, где она не набралась бы ничего хорошего, а потом раскаяние за вечерние художества выходило на новый уровень, когда Лионель ехал рядом с Сансой, немного в стороне от дороги, и, будь Санса взрослее и осознавай она силу своей красоты, она могла бы в этот момент вить из принца веревки.
Нарыв лопнул у Трезубца, когда принц решил с утра поправить здоровье, потом добавил еще, а вылилось это в недопустимо развязное и хвастливое поведение, закончившееся безобразной сценой у реки. На следующее утро Лионель проспался, пережил очередной приступ раскаяния и отправился к Сансе извиняться, хотя избавившееся от алкогольного дурмана справедливое сердце уже подсказывало ему, что следовало бы для начала пойти и попытаться найти лекаря для сына мясника, которого он чудом не разрубил пополам, и деятельно повиниться перед лордом Эддардом, разыскивающим сбежавшую Арью. Но, вероятно, боги за триста лет успели привыкнуть к лихим лордам Баратеонам и смотрели на их пьянство, горячность и удаль сквозь пальцы, как на установленную от века игру стихий, и в это утро Лионелю было дано увидеть Сансу чистым сердцем и незатуманенными глазами.
За прошедший с их знакомства месяц Санса успела его полюбить, хотя видела Лионеля не с лучшей стороны – днем он был не всегда обаятелен и порой неловок, а о вечерних его деяниях Санса не могла не слышать уж совсем ничего. Но нежное и верное сердце Сансы все ему прощало и во всем его оправдывало, и даже сейчас она не хотела видеть его виноватым, предпочитая просто забыть случившееся. Если бы небеса разверзлись, и Дева спустилась к Лионелю, ступая по воздуху, он был бы менее потрясен, чем в то утро, когда он понял, какое ему досталось сокровище, как ужасно было бы, если бы эта верность и способность любить были бы обращены к недостойному человеку, и как велика будет его вина, если этим недостойным человеком станет он.
Каждый принц готовится принять корону, осознавая ее как бремя и как обязательство быть ее достойным, и эта подготовка помогла Лионелю достойно выдержать экзамен судьбы. Принц Лионель не давал ни себе, ни тем более Сансе неисполнимых обещаний, просто пообещав себе не появляться рядом с ней пьяным или сильно похмельным, он продолжал по-прежнему видеться с Сансой в первой половине дня, проводя теперь вторую половину дня со своими людьми или с присоединившимся к ним у Трезубца Барристаном Селми, который по-прежнему был его учителем. Лионель изменился не меняясь, просто держась лучшего, что в нем было и что проявлялось и раньше, но теперь ни Санса, ни Барристан могли не задаваться вопросом, куда оно порой исчезает.
Санса иногда завидовала умению Арьи сходиться с самыми разными людьми, а сейчас даже завидовала ее умению иногда попадать в неприличную компанию, потому что все, что можно было выведать у приличных женщин, окружавших Сансу, Санса уже у них выведала, и теперь, вероятно, ей были нужны неприличные собеседницы. Лионель каким-то образом протоптал дорожку по крышам под окно ее спальни и появлялся каждый день с наступлением темноты, ловко взбираясь по отвесной стене, но в балладах, в которых описываются такие визиты влюбленных рыцарей, очевидным образом все наврали. Юный король был немногословен и уж точно не красноречив, хотя от каждого его слова у Сансы все равно кружилась голова, и он вовсе не думал держать Сансу за руки и смотреть на нее влюбленными глазами: в полутьме он сразу прижимал ее к себе, словно пытаясь обнять всем телом, искал губами ее губы, потом начинал целовать ее шею, спускался ниже, и тогда приходило время либо вырываться, либо снова мучить его поцелуями, и это было уже немного непристойно, потому что то, что даже кухарка предпочитала при Сансе не называть никаким словом, Сансе тогда было дано в ощущениях как упругое и немного болезненное давление в районе пупка. А еще Сансе было жалко своего горячего и самоотверженного Лео – она чувствовала, что ему тяжело, словно от тела к телу это передавалось, да и головой Санса тоже что-то понимала, успела она хоть и урывками, но наслушаться всякого еще в отчем доме: если под твоими окнами за полночь всегда проходит караул, лучше не засиживаться у окна с романтическими думами, чтобы они не были нарушены грубой правдой жизни, содержащейся в рассказах об увольнительных и отпусках.
Приличные женщины, окружавшие Сансу, несомненно, знали естественный выход из сложившейся ситуации, но это было и страшно, и не подобало до первой брачной ночи, и потому Сансе нужны были советы женщин неприличных, похабниц и затейниц, и от Арьи с ее способностью заводить неподобающие знакомства, тут все же не было бы никакого толка: Арья была еще маленькой, и от своих сомнительных знакомых разживалась только средствами лечения ожогов от жгучецвета и способами дразнить львоящеров.
Впрочем, и от Арьи мог быть какой-то прок: Санса здраво рассудила, что тот, кто служит ее отцу за его деньги, пригодится и всей семье, и подстерегла Сирио Фореля после его урока с Арьей.
- Сирио, научите меня прятаться, - потребовала Санса, от волнения немного забывая про правила хорошего тона, да и не собираясь особо их соблюдать: Сирио был ненастоящим учителем танцев, он был наемником и профессиональным рубакой, а военные люди не обижаются на прямоту, им так даже понятнее.
