…Мама умерла при родах, маленького братика. Сёму сразу же забрала сестра отца тётя Эстер, которая жила неподалёку, и у неё было своих пятеро ребятишек, младшему из которых, едва исполнилось полгода и она кормила его грудью, а потому и Сёмку было чем кормить. Из Полтавы приехали родители Фейги бабушка Двойра и дедушка Давид. Похоронив дочь, некоторое время они прожили в доме Ильи Малкевича. Отец, совершенно убитый постигшим его внезапным горем, стал много пить, он и раньше этим не брезговал, музыканту всегда полагалось за работу поднести рюмку-другую, теперь же он пил с горя. Жизнь со смертью жены казалась ему конченной. Поначалу его по- прежнему всюду приглашали, жалели, потом звать стали уже не так охотно, так как обычно все его выступления теперь оканчивались сплошными хлопотами с его пьяными слезами и засыпанием где-нибудь под столом. Шестилетнюю Мирру бабушка Двойра и дедушка Давид решили забрать с собой в Полтаву, тем более, что скоро ей приходила пора учиться.

Прошло два года. Однажды бабушка позвала Мирру и, прижав её к себе, тяжело вздохнув, сообщила, что тётя Эстер прислала письмо. Маленький Сёмушка уже начал ходить и немного даже разговаривает. Потом сделав долгую паузу, опять тяжело вздохнула, поцеловала в голову вдруг притихшую, всю сжавшуюся Мирру и тихо добавила: "А вот отец твой, Миррочка, Илья Абрамович, умер. Пусть Земля ему будет пухом… Возвращался от приятеля со свадьбы. Наверное, выпил немного, заблудился… А ночью как раз мороз, а он… ты же знаешь, детка, легко одевался, вот и простыл… Мир праху его." Она обняла перепуганную плачущую Мирру и они ещё долго так сидели, прижавшись друг к дружке, обе всхлипывая. Так Мирра стала круглой сиротой.

Много лет спустя она узнала, что отец просто замёрз пьяный на обочине дороги и если бы хоть кто-нибудь его в тот момент заметил, увидел, помог, то ничего страшного бы не произошло. Его нашёл на утро следующего дня проезжающий мимо на своей телеге сосед Хаим, который возвращался с той же самой свадьбы, где весь вечер проплясал под восхитительные звуки Илюшкиной скрипки и выпил с ним не одну рюмку самогонки. Илья лежал скрючившись. Лёгкий снег покрывал его лицо и не таял. Футляр с бесценной скрипкой, завёрнутый в лёгкий суконный лапсердак, он закостеневшими руками прижимал к уже остывшему своему худому телу… Он был здоровый, молодой мужчина. Он остался бы жив, в то время ему не было и тридцати лет

– Солнышко моё, кыця моя, как ты устала! – Меер Моисеевич войдя в кухню, увидел сидящую за столом бледную, расстроенную Мирру, обнял её, поцеловал в висок, – Ну, не переживай так, Миррочка, всё мы с Лёвкой устроили. Она пока ещё спит. Давай-таки вот что: посмотрим, что там у неё в этом свёрточке, может быть хоть узнаем кто она такая, а то сами пустили в дом барышню на свою голову и сами-таки теперь и расстраиваемся, – успокаивал Меер Моисеевич Мирру, чувствуя, какие тревожные мысли могли блуждать в её голове. В свёрточке были документы: «Воронцова Анна Ипполитовна… дворянка …девица… мать – урождённая баронесса фон Ланге" (видно из прибалтийских немцев) – "… отец – капитан второго ранга… Воронцов Ипполит Андреевич" (небось родственник ещё и князю Воронцову), «Справка из Военного Госпиталя» (а он последнее время обслуживал белогвардейцев!), «Разрешение на эвакуацию» (подписанное самим Деникиным!..), фотографии родителей(какая красивая семья!). И ещё одна, на которой она вместе с офицером, по форме видно, что офицер – французский… такие радостные, красивые, молодые… наверное, брат или отец её ребёнка?…Да, Мирра Ильинична всего ожидала, но такого набора… Была бы просто мещаночка какая, а тут-таки прямой пропуск в ЧК к стенке. Она-то хорошо помнила, как они с Меером тряслись от каждого стука в дверь, когда пришли большевики к власти. Начался жуткий Красный Террор, расстреливали, грабили… Мироновича – ювелира, всю семью, десять человек, не пожалели стариков-родителей… потом Поляковых (скажи, пожалуйста, какие буржуи – Бакалейный магазин имели, но продукты надо же было забрать со складов, всё по закону-экспроприация).

Бергманы, врач Белецкий, адвокат Ревзин, и просто обыкновенные люди… погромы на Запорожской… А эти страшные списки, которые расклеивались по всему городу! Самая одержимая, ярая чекистка, товарищ Дора самолично пытала, издевалась, зверь, да и только! Её – то повесили, а сколько ещё таких дор там в ЧК!… Когда вскрыли деникинцы прошлой осенью в Александровском саду захоронения, весь город ужаснулся сколько народа там похоронено… так навалом, как скотов… А что сейчас, когда Советы пришли к власти, будет по- другому? Нет по- другому они не умеют. У Мирры сердце останавливалось от одной только мысли, что приютив эту женщину, пожалев её, совершив обыкновенный человеческий, естественный поступок – просто помочь больной беременной женщине, она навлекла на всю семью опасность, она привела в дом не просто беду, а смертельную, жуткую, страшную беду… И как теперь быть она не знала. Знала она только одно – у неё в доме «белогвардейская контра, а они, Вишневецкие, все пособники той самой контры», которая лежит сейчас за занавеской такая жалкая, несчастная и мучается в диком лихорадочном бреду. Видно было, что и Меер думал о том же самом, взгляд его помрачнел, он как-то ссутулился и не произносил ни слова.

Аня не приходила в себя, бредила, изнывая от жара и кашля. Больше недели уже длился весь этот кошмар, а ей не становилось лучше, несмотря на все ухищрения Мирры, на все её старания. Детям пришлось сказать, что у них в доме больная родственница и беспокоить её не нужно. Она так и лежала за занавеской то неподвижно с едва заметными признаками жизни, то металась в горячечном бреду, пытаясь встать. Около неё постоянно кто-нибудь дежурил то Лёвка, то Ицек, то сама Мирра подходила, её волновало бьётся ли ещё бедное дитя под сердцем этой изнемогающей от болезни девушки. Однажды Мирре показалось, что никакого шевеления и биения уже нет, и она, перепугавшись, послала Ицека за доктором Кассирским, который жил неподалёку.

Доктор пришёл незамедлительно, хотя на улице уже смеркалось и опасно было выходить, близился комендантский час уже объявленный в городе. Доктор Кассирский был немало удивлён, что в доме у Вишневецких откуда-то появилась незнакомая ему ранее родственница, хотя всю семью он пользовал не первый год. Но на все его недоумённые вопросы Мирра сухо отвечала: «Потом, потом, пан Кассирский, потом всё вам объясню, вы уж, пожалуйста, повнимательнее её осмотрите, я что-то волнуюсь, совсем растерялась…» Пан Кассирский долго осматривал больную, внимательно прослушал и простучал пальцами худенькую Анину спину, качая седой косматой головой, потом так же внимательно прослушал живот, и так же не переставая качать головой воскликнул: – Матка Боска, пани Вишневецкая, вы совершенно напрасно так волнуетесь, у вашей… «родственницы»(при этом он многозначительно посмотрел на Мирру) ничего страшного я лично не нахожу, глубокий бронхит-таки есть… а ребёнок жив, биение слабое, но явное… тут что-то другое, может она переволновалась, нервы, знаете ли, коварная штука… Как же она у вас- то оказалась в такое- то время? – Мирра поджала губы и ничего на это не ответила, – Впрочем, это меня не касается вы правы, пани…Тепло, уксусные примочки при жаре, побольше тёплого питья, ну вы и сами знаете. Я думаю, всё обойдётся. У вашей «родственницы»– он опять многозначительно взглянул на Мирру поверх очков, – пани Вишневецкая, очень крепкий организм… Матка Боска, всё будет нормально… дня через два-три.

Когда он ушёл, Мирра вздохнула с некоторым облегчением, что с ребёнком всё в порядке и угрозы того, что Аня умрёт прямо тут на Лёвкиной постели, пока нет. Но возникла другая угроза: «донесёт, точно донесёт»– подумалось ей, и опять мысли её стали лихорадочно биться в поисках нужного решения, как поступить, что делать?

Красное пятно растекалось, увеличивалось, оно закрывало уже всё вокруг, и землю, и небо, сплошное красное липкое пятно… Нет не пятно, большой серый плед с чёрными крупными клетками, клетки неровные, блестящие, между ними красная жидкость, она наполняет промежутки, переливается из одного в другой медленно, очень медленно… И вот уже нет места гладким чёрным клеткам, красные ручейки слились..