Стакан с холодной водой я уронил на пол случайно, не без сожалений, ведь я хочу пить. После вчерашнего вечера я только и ищу возможность попить воды.

Немного пошатнулся рассудок. Кажется, вода пролилась и течёт дальше. Может быть, это я наклоняюсь вперёд, оттого кажется, что все, абсолютно все сейчас находится в движении: вода на полу, шкаф у стены, всё – это все подчинено мне, раз кажется, что оно двигается. Точно, рассудок пошатнулся.

Зря вчера позвонил девушке друга. Наверное, меня ненавидит и он, и она, конечно. Ничего страшного. Я привык быть ненавистным. Завтра я должен ехать к ним на свадьбу. Не забыть бы натянуть улыбку, подкрепить разум кофе, а лучше – алкоголем, купить хотя бы цветы. В костюме я не пойду. Не хочу выглядеть тем, кем я не являюсь. Да, главное не забыть про завтра. И ещё раз выпить.

Ой. Завтра – это сегодня.

Но выпить все ещё нужно. Но я, наверное, не буду, иначе не видать мне собственного отражения, даже если и не люблю его.

Теперь я стал ещё хуже, не приехав на свадьбу друга. Что вчера наговорил его девушке? Только бы не нежности, только бы не о любви. Этого не хватало. Почему я, который пьяный, такой… Как же назвать это? Сентиментальный. Точно. Лучше бы обматерил её. Надо проверить телефон.

В комнате так душно, что пришлось открыть окно. Потянув ручку вверх, я ощутил, как чистый воздух начал проникать в мою комнату. Давно такого не было. Обычно здесь душно, я же не целый день сижу в квартире, потому не открываю окна.

Да, лучше бы я обматерил её. На телефоне осталось много трещин. С прошлого вечера? С этого вечера. Я совершил около двадцати звонков, три из которых она приняла. После двадцатого звонка написала, чтобы я оставил её в покое.

Она не любит меня.

В глазах защипало. Прикрываю их рукой, другой облокачиваюсь о стену. Мне жаль, что я надоел той, кого полюбил. Мне жаль, что я полюбил чужого человека. Друг такого не простит. Я бы тоже не простил.

А простит ли он её, когда узнает, чем она живёт? Её ежедневные вылазки в отели? Чужие дома? Назвал бы её кем угодно, но не позволяю опустится до такого. Так простил бы он? А меня?

Я знаю абсолютно все, что творит его девушка, но молчу. Молчу и все. Должен сказать другу. Обезопасить его, что ли. Раскрыть ложь. Дать ему шанс сбежать от змеи, пока она не прокусила его кожу и не отравила его.

Как она отравила меня.

Полюбив её, я не замечал недостатков. Не видел ничего. Даже хуже – замечал и видел, но не мог повлиять, думая, что все будет хорошо. У меня с ней. Теперь я знаю, что хорошо не будет никому.

Надо было позвонить раньше, и не ей. Надо было не идти на встречу к другу, когда я заметил рядом с ним девушку, подумав, что не помешаю.

Что я натворил. Уже поздно. Он меня не ненавидит. Скоро будет ненавидеть. Не слушать, и будет прав.

Я проехался спиной по стене, опустившись на пол. У моей правой ноги лужа воды. Задергалась рука. Надо будет написать другу, поздравить. Сказать, что все будет хорошо.

Так же, как и у меня сейчас, но во сто раз хуже, ведь чем ближе змея, тем больнее укус.

По дороге домой я решила зайти в, полюбившийся мне ещё несколько лет назад, магазин подарков. Захотелось посмотреть на яркие упаковки, фигурки, украшения дома, пусть мне нечего толком обустраивать в квартире. Может, я всё-таки куплю что-нибудь красивое.

Издали замечаю на двери магазина белый лист с большой надписью. Наверное, ещё не открылся. Как только я подошла поближе, смогла разглядеть слова: «Закрылись». Неужели они прекратят работать полностью? Я не успела ничего купить.

Пойду дальше. Я не хочу возвращаться домой, мне нечего там делать.

Мимо меня проходит столько людей, и все они идут в совсем другую сторону, нежели я. Словно возвращаюсь в начало, в прошлое, а толпа переходит в будущие. Неважно, как долго придётся идти, мне торопиться некуда. Мешает только сильный ветер поздней осени. В тонкой ветровке довольно холодно. К тому же, волосы падают на лицо из-за сильных порывов ветра.

Поздняя осень – это когда было тепло очень долго, а потом стало, наконец, холодно. Рассуждать, как ребёнок, лучше всего. Правда, во взрослой жизни такое умение не поможет совсем.

В окне одной из квартир многоэтажки я увидела одежду, похожую на ту, что носят маленькие балерины, которые только учатся всему. Это напомнило случай из моей жизни. Были времена, когда я хотела стать балериной, и говорила об этом семье. Однажды даже попыталась повторить одно из движений, но упала, повалив шкафчик. Не благодаря этому ничего не получилась. Родители были категорически против, утверждая, что стоит думать о будущей профессии как о важном составляющим жизни, которое должно приносить деньги. То есть, займись делом.

Я не стала идти своим путём, и продолжила жить дальше, словно мечты не было.

Такое ощущение, будто ветер подгоняет вперёд, не давая возможности распоряжаться самому своими действиями. Но, в то же время, гонит куда-то вдаль, к неизвестному. За это я и люблю ветер. Продаю ветру какое-то значение. До чего я дожила.

Время подходит к обеду, и мне хочется вернуться домой, но продолжаю идти дальше, мимо магазинов и парковок, словно ищу что-то или кого-то.

Я, как поздняя осень, ищу что-то слишком поздно.

Холодные пальцы легко касаются клавиш пианино, а сам я закрываю глаза в попытках успокоиться. Утро выдалось сложным, я должен прийти в себя, чтобы больше не отвлекаться ни на что. Концентрация внимания на чем-то важном.

Обессиленно опускаю голову на клавиши, из-за чего во всем зале раздается протяжный, неприятный звук. Надо собраться с силами, я должен это сделать. У меня нет возможности отказаться. Ничего не должно «сломаться» снаружи, пусть и «ломается» внутри.

Вечером прошлого дня мне позвонили и предупредили, что мне нужно сыграть что-нибудь перед публикой на праздновании Дня Валентина. И зачем им пианист? В любом случае, меня это волновать не должно. Выступить сегодня – моя единственная возможность показать свой талант. Другой не будет.

Наверное, я воодушевлен. За исключением одной проблемы. Я не готов выступать.

Поднимаю голову, и вижу перед собой собственное отражение в большом зеркале, которое занимает всю стену. На моём лице нет живого места: всю ночь я ворочился, копошась в мыслях, посвященных сомнениям о том, правильно ли я поступил, что отказался играть на вечере. Перед глазами все плыло. Не из-за темноты ночи, а из-за слез. Не мог принять решение. Отрицал, отрицал, отрицал…

А потом позвонил директору школы, и согласился.

Рукам холодно. Надо согреться. Хотя бы перестать пялиться на самого себя. Все равно мало изменился с тех пор. Те же глаза, руки, щеки. Почти то же самое, что и всегда.

Постучав по клавишам, я вновь берусь за дело. С каждым движением пальцев в зале раздается прекрасная мелодия, что проникает в самую глубь моего разума. В глубинах сознания просыпаются воспоминания. Я зажмурился, не переставая играть. Кажется, мои пальцы дрожат или я больше не помню наизусть расположения клавиш. Секунда. Две. Больше не могу. С силой бью по клавишам, и в зале теперь слышна тяжёлая, сумбурная, а не та прекрасная и плавная мелодия.

Хватит отвлекаться. Я должен привести в порядок мысли, иначе все разрушиться. Надо постараться. Ещё раз.

Пальцы осторожно опускаются на клавиши, и нажимают на них. Мелодия выходит, словно из под моих рук, врезаясь в стены. На самом деле, музыка выходит за пределы не только этого зала, но и здания в целом. Это не так важно. Важнее лишь то, что музыка для меня становится, как и оружием, а не гибелью.

Я вновь и вновь играю ту самую мелодию, под звучание которой десять лет назад мои пальцы были в ссадинах и порезах от карманного ножика моего отчима, очень не любившего ни меня, ни музыку. Тогда у меня не было оружия против него, и каждая попытка сыграть на пианино в комнате становилась моей гибелью.