Нас выводит охрана, закрывая практически полностью, но им не удаётся перекрыть дорогу шумной толпе. Сквозь маску и шапку я вижу плохо, но людей действительно много. Слышу чей-то крик рядом с левым, да почтим его память, ухом. Пока я дойду до машины, мои фотографии окажутся на множестве телефонов, и я не смогу контролировать ситуацию, как и сейчас.

Впереди я смог разглядеть парня из своей группы. Одна девушка идёт вплотную с ним, а её телефон совсем рядом с его опущенным лицом. На секунду у меня сжалось сердце. Я чувствую неудобство друга, его боль и безвыходность, а сделать ничего не могу. Нужно добраться до машины. И все, надеюсь, закончится.

Вдруг меня толкнули. Я потерял равновесие, но удержался на ногах, схватив охранника за куртку. Подняв глаза, я увидел женщину, которая нога в ногу шла за тем самым другом, а лицо его ослепляют вспышки камер. Она даже не обернулась. Просто толкнула и пошла своей дорогой. Ей, видимо, не до меня.

Мне стало не по себе. Ещё немного, и я начну задыхаться. Моих слез не видно из-за опущенной головы. Бьюсь об заклад, что фото моих щёк, по которым бегут слёзы, продали бы за баснословную сумму. Слёзы, получается, дороже моих чувств.

Улыбка на камеру дороже моих чувств. Смех на камеру дороже моих чувств. Но почему наши чувства не дороже всех денег?

Двери автобуса за мной закрылись громко, со стуком, от чего я испугался. Поворачивая голову то влево, то вправо, задумываюсь о дальнейших действиях: куда идти, к кому и стоит ли вообще это делать? Вокруг мало людей. Возможно, жара тому причина. Местные сами в шоке от такой температуры, поэтому их нигде не заметишь. Только у кафе сидит пожилой мужчина.

Несмотря на жару, я одет в кофту с капюшоном, которым прикрыл голову, а солнцезащитные очки как раз кстати. Мне нужно торопиться, пока не опоздал на работу. Без того проблем много. Я не хочу потерять работу.

Моя старшая сестра ненавидит меня. Именно она пророчила мне тюремную жизнь, что и сбылось, а теперь она уверяет меня в том, что работу я потеряю. Для неё я – отброс, и я не имею права работать рядом с нормальными людьми. Отсидев в тюрьме немало лет, я вернулся в дом, но дом меня не принял. Не хочу даже знать, о чем там думали, когда увидели меня в первые дни после освобождения: волосы стали длиннее, но выглядели грязно и неопрятно, как и моя одежда, руки в татуировках. Татуировки я сделал до тюрьмы, но не стал рассказывать родителям. Не хотел, чтобы меня ругали. Поэтому сейчас все думают, что татуировки означают конец нормальной жизни. Назад дороги нет. Шрам у правого глаза, полученный при драке с старшой сестрой в детстве – это все, что осталось от меня прежнего. Так думают все.

Перехожу дорогу, а передо мной падает пожилая женщина. Я прохожу мимо, и чувствую угрызение совести, но не оборачиваюсь. Ошибки прошлых лет не дают мне покоя.

Да, я сидел в тюрьме. Посадили меня после того, как я помог ребёнку избежать психологической травмы. Однажды, я решил свернуть не туда. В прямом смысле слова. Как только я завернул за старенький большой дом, то в меня кто-то влетел. Был уже вечер, но разглядеть человека, со своим плохим зрением, я смог. Жаль, что я не сразу заметил мальчика, которого тащил тот самый человек, врезавшийся в меня. Криков я не помню, но я вспомнил кое-что другое. Я вспомнил, как в детстве меня били. Конечно, в стороне я не остался. Как оказалось, себе в убыток. Я толкнул в порыве злости мужчину, и он упал, ударившись об бетонную стену. Я подбежал к мальчику, обнял его, и почувствовал дрожь чужого тела. О том, что было дальше, я вспоминать не хочу. Есть только слёзы моей матери, когда она слушала приговор. Прошло столько лет, а я помню это. Матери больше нет.

Сестра считает, что я – убийца. Её не волнует, что я спасал жизнь ребёнка, когда вокруг никого не было. Мой отец тоже когда-то спас жизнь. Не ценой чьей-то ещё жизни. Сестра ненавидит параллель между мной и отцом, хотя в двух случаях была смерть. Я спас человека, убив насильника, не желая того на самом деле. Мой отец спас человека от вооруженного грабителя, погибнув от выстрела в голову. Сестра обожает отца, ненавидит меня.

Я всего лишь хотел помочь, но теперь мне никто не поможет, ведь я – убийца, и признаю это, согласен с этим словом.

Наконец, я дошёл до здания, в котором я буду замечать на себе взгляды людей, думающих, что я – убийца, но ни в коем случае не герой, у которого не было выбора. Дверь за мной громко закрылась, заставив проходивших мимо меня работников обернуться в мою сторону, а я же опустил глаза, продолжая идти дальше.

Каждый день похож на предыдущий, но именно каждый из этих дней надоедает мне все больше и больше. Я снова еду в школьном автобусе, в самом его конце, и так каждый день.

Впереди сидят два лучших друга. По ним сразу видно, что они знают друг друга хорошо. На меня поглядывает слева незнакомый мне парнишка, но я делаю вид, что не замечаю. В голове держу формулы, которые мне в жизни не пригодятся. Учителя думают иначе. Где мне понадобится в жизни тригонометрия? В магазине? Где? При решении политических проблем? Мне шестнадцать лет, а я не могу понять, зачем страдать от изучения того, что меня в будущем не то, что не спасёт, даже не поможет в споре. Ну, смотря о чем спор.

На улице тепло. Начало осени. Жёлтые листья создают образ моря на асфальте. Не думал, что мне будет нравиться осень. Вернее, её начало, пока не пошли дожди, и я не вынужден бежать до дома по огромным лужам, чтобы, в конце концов, войти в дом обляпанным по щиколотки. Осень не будет осенью, если ты не промокнешь под дождём, залюбовавшись вихрем из желтых листьев, которые промокли вместе с тобой. В автобусе же ты можешь только смотреть, а не чувствовать осень.

Сегодня я должен ответить карту мира. Хоть что-то полезное от школы я получу, а не только бесконечные гонки за первенство на соревновании по английскому языку, в котором я, собственно, ничего не занял.

Никто не садится рядом со мной. Мне необидно, но неприятно. Теперь, после приемов у психолога, я отношусь более менее спокойно ко всему, но это не значит, что мне все равно. Так или иначе, прознав про психолога, все мои сверстники начали избегать любого контакта со мной. Я не хочу даже думать, почему они все так поступают, и неужели все из-за психолога.

Только бы не знать, о чем эти люди думают, иначе все будет зря. Я ходил не так уж и долго к психологу, но результаты это, как мне кажется, принесло. Жаль, что кроме меня никто больше не думает так же, а наоборот.

Мы почти доехали. Качнуло так, что я чуть головой не ударился об переднее сидение. Не хватало ещё по голове получить. Вдруг все формулы и озёра и моря вытряхнутся? Нет уж, не надо. Вот о чем можно думать по утрам по дороге в школу. В школе же я буду думать о том, как бы избежать постоянной слежки учителей за мной, которые решили, что я – невменяемый или, хотя бы, агрессивный. Им делать нечего. Родителям не хочу говорить об этом, не хватало ещё проблем дома, да и не беда, в принципе. Я и не такое пережил.

А я-то думаю, почему одноклассники так смотрят на меня, и откуда они все знают?

И сколько можно лезть ко мне? Я был у психолога, а не заказал чьё-то убийство или составил план захвата власти. Почему все так смотрят, словно я сделал что-то не так? Что именно я сделал?

Меня толкнули в плечо, прежде, чем я успел выйти. Я хотел немного припугнуть этого человека, но увидел перед собой девушку: она смотрела на меня как-то тепло, как будто передавала через свой взгляд частичку чего-то светлого, хорошего, и прямо на моих глазах её губы сложились в улыбке, лёгкой и, почему-то, загадочной. Я не успел ничего сказать, как она вышла из автобуса. Надеюсь, я её найду.

Держась за поручень сбоку, я спускаюсь, и мне не приходиться торопиться, ведь я выхожу последним. Перед тем, как повторить формулы, чтобы мне опять не пригрозили исключением, я должен написать на листе, как просил психолог, что-то хорошее об умершем брате, чтобы больше его не ненавидеть.