Утром он уходил на работу и в повседневной суете своих рутинных занятий как будто забывал о том страшном вечернем накате. Но, по мере приближения очередного вечера, растущее беспокойство начинало томить душу, и, чтобы забыть и заглушить это томление, он по дороге заходил в рюмочную и, морщась, заглатывал стакан водки. Но как только настенные часы били семь раз, страх опять накатывал холодной мерзкой волной, и он, как затравленный зверь, метался по квартире и в конце концов опять залезал под тахту, дрожал и грыз деревянную ножку. И так повторялось каждый вечер. Однажды, не выдержав, он побежал спасаться к соседу. Сосед – старый тучный пенсионер дядя Вася, открыв дверь и мрачно посмотрев на него, сказал: «Пить надо меньше» – и захлопнул дверь.

Порой он чувствовал, что вот-вот умрет, и тогда кое-как одетый бежал в больницу, которая была напротив его дома, и, дрожа сидел в темном холодном вестибюле в надежде, что если уж совсем будет плохо, то его здесь спасут. Изредка мимо проходили в белых халатах. Он жадно смотрел на них, и ему становилось легче. Но дома он явственно ощущал присутствие какой-то темной злой силы, которая с нетерпением поджидала его. Он уже начал изнемогать и перестал ходить на службу, мыться, читать и поднимать телефонную трубку. Томясь в тяжелом оцепенении, он сидел на диване и ждал наступления вечера.

Однажды к вечеру он решил основательно приготовиться для защиты. Снял со стены охотничье ружье и набил патроны волчьей картечью. Опять сел на диван, положив ружье на колени. И вот наступил вечер, часы натужно и глухо пробили семь. Он схватил ружье, держа его наперевес, стал медленно прокрадываться на кухню. И опять за углом промелькнула тень, и он успел в нее выстрелить с обоих стволов. После грохота выстрелов из расходящегося порохового дыма кто-то махал ему черной тощей рукой и отвратительно визгливо смеялся. Он отступил к дивану, переломил стволы, вложил еще два патрона. В двери квартиры ломился и кричал пенсионер дядя Вася, но Клим ничего не слышал, ужас вновь захлестывал его волнами. Он откинул голову назад и засунул ружейные стволы себе в рот. Снял правый ботинок, большим пальцем стопы стал нащупывать холодную сталь спускового крючка. На миг он представил, как выстрелом разнесет ему череп, разбросав мозги и кровь по стене.

– Фу, какая гадость! – сказал он, откинув ружье. – Нет, ты меня не возьмешь! – закричал он и выбежал на улицу.

Понурив голову, поплелся он к психиатру. Психиатр – вертлявый и смешливый еврей, который делил весь мир на психиатров и сумасшедших, уложил Клима на холодную клеенчатую кушетку, сам сел в кресло в головах и повел беседу по Фрейду, сбиваясь все на сексуальную неудовлетворенность клиента в раннем детстве. Он придавал большое значение несбывшейся половой связи Клима с какой-то чернушкой из детского садика, толковал о каких-то каловых палочках и завирался еще о чем-то. К тому же от него пахло фаршированной щукой и чесноком. Он довел Клима до позывов к рвоте, и тот, вскочив с кушетки, поднял ее и положил на поклонника Фрейда, с удовлетворением услышав пронзительный заячий визг лекаря.

Хлопнув дверью, он вышел на улицу и завалился в кабак, где напился до умопомрачения. Не помня как, добрался до своего дома и свалился поперек каменной лестницы, погрузившись в мертвецкий сон.

В это время одна молодая одинокая и эмансипированная особа, по имени Сонька, возвращалась с концерта, где давали сочинения модного композитора Шнитке. Наслушавшись в лихой аранжировке кошачьих воплей, скрипа старых дверей и урчания унитазных водопадов, она пребывала в крайне раздражительном состоянии, вдобавок было жалко зря потраченных денег. Она была худощавой миниатюрной дамочкой, но с крепким самостоятельным характером, как говорится: «Маленькая птичка, но коготок востер». На лестнице в парадной пахло мочой и было довольно темно – обычная закономерность ленинградских парадных, где электрические лампочки постоянно крали алкоголики и бомжи. Поднимаясь на ощупь по лестнице и размышляя о Шнитке, она натолкнулась на что-то большое и мягкое, лежащее поперек в явной атмосфере винных паров.

– Вот, еще какой-то боров разлегся здесь, пройти невозможно! – завизжала Сонька и пнула его ногой в мягкий бок.

– Прошу меня не тревожить и не будить. Я очень хочу спать… – жалобным голосом проговорило лежащее тело.

– Вот еще новость, нашел себе бесплатный отель. Вставай сейчас же, негодный мужичишка! – возмущалась Сонька и еще раз пнула его ногой.

– Не надо меня пинать ногой. Во-первых, больно, во-вторых, я кандидат искусствоведения, а не какая-то там шалупень. К тому же я добрый и большой, и все меня бить остерегаются.

– Вот тебе еще! – сказала, пнув его, Сонька.

– Ой, ой, мадам, вы угодили в очень чувствительное место.

– Буду пинать туда же, пока не встанешь и не пропустишь меня домой.

– Встаю, встаю, прошу прощения. Помогите мне. Ой, какая вы маленькая, как птичка. Это я напился от страха. Я болен страхом и сегодня хотел застрелиться из ружья.

– Ах ты, негодный мальчишка, держись за перила. Вот и моя дверь. Застрелиться из ружья? Это уже серьезно. И похороны нынче дороги, да и гроб тебе нужен – нестандартная колода. Ну что, встал? Проходи, проходи, потерянный ты человек. Вот садись сюда. Я сейчас сварю тебе крепкий кофе. А пока выпей средство для протрезвления.

– Ой, какая гадость!

– Смотри не вздумай блевать, а то побью тебя веником. А вот и кофе, пей и рассказывай, что с тобой приключилось. Да, а звать-то как тебя?

– Клим.

– А меня зови Сонька.

– А вот, Сонечка, жил я до двадцати семи лет.

– Не Сонечка, а Сонька!

– Так вот, дожил я до этих лет и погибаю от страха. Просто ужас какой-то. Как вечер, так он и приходит. Веришь?! Забираюсь под тахту и дрожу там. Четыре деревянные ножки изгрыз, теперь хоть тахту выбрасывай. Черт-те что делается со мной!

– Клим, пожалуйста, больше не поминай нечистого, да еще на ночь. Поэтому и заливаешься водкой?

– Заливаюсь.

– Помогает?

– Еще хуже становится.

– А у психиатра был?

– Был. Говорит, что это у меня от детской сексуальной неудовлетворенности. Прет бессознательное из глубин памяти.

– Фу, какой дурак твой психиатр.

– Конечно. Он сам чокнутый, к тому же рыбой воняет. Я его фрейдовской кушеткой придавил.

– Клим, ты веришь в Бога?

– Как-то не задумывался над этим вопросом. Пожалуй что нет.

– Ага, вот, как говорят немцы: альзо, хир во хунд беграбен. Вот здесь и зарыта собака.

– Какая еще там собака?

– Наверное, это и есть причина твоего страха. Вот тебе матрас, я запру тебя в кухне. А завтра поведу тебя решать эту проблему.

– Куда, в синагогу?

– Нет, на монастырское подворье. Смотри не шали, дрянной мальчишка, а то отведаешь веника. Спи!

Сонька заперла дверь в кухню на ключ и отправилась спать.

Немного пришедший в себя Клим повалился на матрас. Страха не было, и он заснул. Последней мыслью его было: «Надо держаться за эту девку, что-то в ней есть успокоительное».

На монастырское подворье они пришли рано, когда только что закончился братский молебен. По их просьбе монастырский послушник провел их в келью настоятеля, игумена отца Прокла. Отец Прокл в подряснике, с полотенцем на шее, сидел за столом и пил для здоровья цветочный чай.

Посмотрев на них, он улыбнулся и сказал: «В келью мою вошли медведь с мышью. Садитесь на диванчик и выкладывайте, с чем пришли».

Запинаясь и потея, Клим рассказал о своей беде. Сонька вставляла существенные замечания. Игумен выпил очередную чашку чая, обтер лысый лоб полотенцем и промолвил, что, мол, «дело ясное, что дело темное».

– С детства человек живет телом и только им, а по мере возрастания начинает входить в духовную жизнь. Начинает понимать, что он есть не только одно тело. Душа, жаждущая Бога, дает о себе знать. И человек так или сяк находит дорогу к Богу, находит дорогу ко храму. И особенно сильно он ищет эту дорогу, если ему доведется пострадать, вкусить различные скорби. А жизнь наша земная, как известно, без скорбей не бывает. Прямо скажу тебе, Климушка, насели на тебя и одолели тебя бесы. Жизнь ты вел неправедную, и посему Бог тебя отдал на истязание бесам. А бесы довели тебя до того, что ружье себе в рот совал и жизни себя лишить покушался. И твоя душенька тогда прямым ходом опустилась бы в адские недра на веки вечные, на муки бесконечные, где вопли, вой, скрежет зубовный и где червь неусыпаемый.