Литмир - Электронная Библиотека

Было пустынно, однообразно, но страха смерти не было из-за оглушенности происшедшим, вызвавшим душевную тупость и состояние обреченности, наверное, какое бывает у человека, когда его арестовали, осудили и ведут на казнь. От прохладной воды тело одеревенело и стало как бы чужим. Старец велел мне поглубже продеть лямки плотика под мышки и время от времени двигать конечностями и вертеть головой. Хотелось пить, но мешок свой я потерял в этой страшной сумятице на корабле. Старец же, в отличие от меня, был бодр, не унывал и все время творил молитву к Святителю Николаю, который помогает терпящим бедствие на водах, Спасителю и Божией Матери. Время от времени он понуждал меня к разговору и заставлял двигаться.

Море было беспокойное, и мы с плотиком постоянно перекатывались с волны на волну. От охлаждения и мерного укачивания меня сильно клонило ко сну, но старец не давал мне заснуть. Он гневно кричал на меня, ругал и, если я все же засыпал, он хлестал меня по щекам. В середине дня над нами пролетело несколько немецких самолетов. Один раз мимо нас прошла какая-то подводная лодка с поднятым перископом… В остальном было похоже на то, что мы обречены. Но старец все время ободрял меня, говоря, что Бог по молитвам нашим не оставит нас погибать в пучине морской и через Николая Чудотворца пошлет нам помощь и спасение. Он даже приготовил носовой платок, чтобы поднять его в руке для сигнала о помощи. К вечеру я совсем изнемог и находился в полуобморочном состоянии, постоянно засыпая. Но старец все еще держался молодцом, время от времени хриплым голосом призывая на помощь Святителя Николая.

Наконец, когда уже стало смеркаться, нас заметили с проходящего мимо военного корабля. Это был лидер-эсминец «Харьков» с бортовым номером 50. С него спустили на воду шлюпку и подобрали нас. На корабле фельдшер оттирал нас спиртом, отогревал чаем и уложил на койки под теплые одеяла. Отец Панкратий поспешил мне сообщить, что цифра 50 по церковнославянской цифири соответствует букве «Н», то есть указывает, что спасение пришло от Николая Угодника. Я благодарно улыбнулся, перекрестился и уснул.

Когда мы проснулись, корабль уже стоял у пирса в Новороссийске. Нам принесли по миске каши и по большой кружке горячего чаю. По морскому обычаю, в чае плавали белые сухари, сливочное масло, и он был до черноты крепок и сладок. Одежда наша и мешок старца – все было высушено и принесено нам. Старец разорвал клеенку и достал совершенно сухую Библию. Раскрыв ее, он прочел о приключении Ионы на море и во чреве китовом, а также о бедствии на море апостола Павла из «Деяний апостолов».

Когда мы оделись и вышли на палубу, командир корабля поздравил нас со спасением и приказал выдать нам трехдневный сухой паек. Старец хотел подарить командиру икону Николая Чудотворца для благополучия корабля и команды, но командир икону не взял. Может быть, потому что время было такое, а может быть, потому что к кораблю подъехал на машине адмирал Октябрьский. А жаль: как я позже узнал, немцы потопили этот славный боевой эсминец.

Как только мы вышли на берег, начался налет немецкой авиации на порт. Особенно они кружили над эсминцем. Но не тут-то было. Это не то, что наш тихоход «Красногвардеец». Эсминец из скорострельных зенитных пушек открыл такой плотный огонь по немецким «юнкерсам», что те сразу разлетелись в стороны и исчезли. Когда мы ступили на берег, старец упал на колени, припал лбом к земле и сказал: «Хороша ты, матушка земля, кормилица наша». Затем он прочел тропарь Николаю Чудотворцу: «Правило веры и образ кротости, воздержания учителя яви тя стаду твоему, яже вещей истина. Сего ради стяжал еси смирением высокая, нищетою богатая, отче священноначальниче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим».

Благодарные слезы радости ползли по его щекам. Он вытер слезы, поправил на спине вещмешок, и мы поплелись по прибрежной дороге от Новороссийска к Туапсе, поближе к желанной Абхазии. Останавливались на ночь в станицах, в хатах у русских людей, где старец, всхлипывая, рассказывал хозяевам, как мы тонули в Черном море и как были спасены заступлением Николая Чудотворца. Сердобольные казачки плакали, слушая старца, и не только кормили нас в доме, но давали еще на дорогу харч и деньги.

В станице Новомихайловской, под Туапсе, старец купил бутылку кагора, стакан и тарелку. Из куска найденного палаточного брезента он соорудил себе епитрахиль и поручи. Ему не терпелось отслужить Божественную литургию и благодарственный молебен. Мы свернули с дороги в лес, и отец Панкратий, опустившись на колени около большого пня, с благоговением вынул из кисета, висевшего у него на шее, старинный антиминс и расстелил его на пеньке. Там же он поставил Библию, стакан, тарелку и положил игуменский крест. Просфор у нас не было, и поэтому в ход пошел отличный пшеничный хлеб. Батюшка Панкратий надел епитрахиль, поручи и начал творить великое Таинство Евхаристии. Стакан сошел за потир, а тарелка за дискос. Все элементы Евхаристии были налицо: священник, антиминс, хлеб и вино. Батюшка хотя сам в сталинских лагерях не сидел, но слышал, что духовные узники в камерах смертников совершали Божественную литургию даже у себя на груди.

Лето уже близилось к концу, птицы перестали петь, и в лесу было тихо и безлюдно. И старец, оглядевшись, торжественно провозгласил: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь». И тихо и неспешно потекло Богослужение в условиях необычных и странных, но что было делать, если шла ужасная война, а в закрытых храмах царили безмолвие и мерзость запустения. «Блаженны нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное», – тихо выпевал старец, и голос его дрожал, и в нем слышались печальные отзвуки пережитого. Больше половины века прошло с тех пор, но я отчетливо помню умиленный дрожащий старческий голос и хождение с Евангелием после третьего антифона. «Спаси ны, Сыне Божий, во святых дивен Сый, поющия Ти: аллилуиа». Помню также окружавший нас, слегка шелестевший зеленой листвой лес под Туапсе и батюшку, освещенного солнечными лучами, со стаканом в руке, в котором были истинное Тело Христово и святая Кровь Его.

Мы с великим благоговением причастились, поздравили друг друга и, радостные, с легким сердцем, пошли к Туапсе. В Туапсе мы с батюшкой расстались: мне надо было срочно возвращаться в Ленинград, хотя в те времена это было сделать нелегко. Батюшка благословил, обнял, поцеловал меня на прощание и обещал молиться за меня на новом месте в Абхазских лесах, потом передал мне на дорогу все деньги, которые собрали в станицах, еще раз взглянул на меня своими добрыми глазами, поправил котомку за плечами и неспешно пошел в сторону Абхазии. Я же из Туапсе доехал до Москвы, а потом окольными путями, на попутных военных машинах – и до Ленинграда, успев приехать туда еще до того, как сомкнулось кольцо блокады.

После, вспоминая свое трагическое плавание на «Красногвардейце», я думал: зачем немецким летчикам надо было пускать ко дну наш старый корабль под красным крестом, губить сотни жизней? Ведь они знали, что на корабле не было войск, что войска тогда направлялись только в сторону Крыма. И позже я понял, что это был национал-социализм в действии, для которого чужие жизни ничего не стоили.

Нечаянная радость

Возвращаясь мысленно в прошлое, я вижу себя юным, но больным и изнуренным тяжелыми годами военного лихолетья.

Была поздняя пора 1946 года. С моря дули холодные штормовые ветры, срывавшие с тополей последнюю листву. Моросящий дождь и туманная дымка говорили о том, что теплые солнечные денечки уже отошли надолго. Походив по мокрому прибрежному песку и устав от тяжких глухих ударов морского прибоя, я направился в город, центр которого находился на высоком холме. Чтобы сократить путь, я пошел через старое заброшенное кладбище, где хоронили приезжих чахоточных страдальцев, искавших у моря исцеления. Одна черная надгробная плита привлекла мое внимание странной надписью. Начиналась она таким обращением: «Комья земли!..» После этого изливалась тоскующая душа матери, похоронившей здесь своего сына.

6
{"b":"678351","o":1}