В январе она с родителями въехала в один из домов под сенью моих ветвей. Это малюсенький синий домишко с покосившимся крыльцом и опрятным садиком. На вид девчушке лет десять, у нее настороженный взгляд и застенчивая улыбка.

Самар похожа на человека, который повидал слишком много и хочет, чтобы мир вокруг стал спокойным.

Вскоре после переезда Самар стала украдкой выбираться из дому, когда родители ее уже спали. Она выходила даже в самые холодные ночи, натянув красные сапоги и зеленую куртку. Дыхание скрывало ее лицо, словно ледяная вуаль. Она разглядывала луну и меня, а иногда – соседний зеленый домик, где жил мальчик ее возраста.

Когда потеплело, Самар стала выходить в пижаме и сидела подо мной на старом покрывале, освещенная лунным светом. Ее молчание было столь полным, ее кротость столь очевидной, что мои жильцы вылезали из своих гнезд, свитых из репейника, веточек и пуха одуванчиков, и присоединялись к ней. Казалось, они приняли девочку как свою.

Больше всех Самар полюбилась Бонго. Ворона садилась к ней на плечо и удобно устраивалась там. Иногда она говорила «привет», точно подражая голосу девочки.

Нередко Бонго приносила Самар гостинцы, которые находила во время своих ежедневных странствий. Жетон из игрового автомата. Золотистую ленту для волос. Крышечку от бутылки корневого пива.

Вороны славятся тем, что делятся своими находками с людьми, которые им симпатичны. Бонго хранит в моем дупле запас безделушек (опоссумы любезно ей это разрешают). «Никогда не знаешь, кого придется подкупить», – приговаривает она.

Но подарки для Самар – это не взятки. С вороньей точки зрения, они означают: «Я рада, что мы друзья».

Если бы это была сказка, я бы добавил, что в Самар было что-то волшебное, что она завораживала зверей. Животные обычно неохотно вылезают из своих гнезд и укрытий. Они боятся людей, и не зря.

Но это не сказка, и колдовство тут ни при чем.

Животные сражаются за средства существования, в точности как люди. Они едят друг друга. Они бьются за господство. Они способны на плохие поступки.

Природа не всегда великодушна, справедлива или добра.

Но порой случаются неожиданности. И каждую весеннюю ночь Самар напоминала мне о том, что в молчании есть красота, а в смирении – грация.

Недавно Самар опять навестила меня. Было два часа ночи. Поздно, даже для нее.

Было видно, что она плакала. Щеки ее были влажными.

Она прислонилась ко мне, и ее слезы опалили мою кору, словно оставив на ней маленькие ожоги.

В руке она держала кусочек ткани. Розовой, в мелкую крапинку. На ней было что-то написано.

Желание! Первое за много месяцев.

Меня не удивило, что Самар знала об этой традиции. Как-никак, я – местная знаменитость.

Самар протянула руку, осторожно наклонила мою самую низкую ветвь и слабым узлом привязала к ней кусок материи. Она прошептала свое желание:

– Хочу, чтобы у меня был друг.

Девочка взглянула на зеленый дом. За занавеской на втором этаже шевельнулась чья-то тень.

И Самар вновь скрылась в своем синем домишке.

Если стоять без движения два века подряд, пока жизнь вихрем проносится мимо, много чего может произойти.

На мою долю выпало много хорошего. Под сенью моей листвы устраивались пикники и делались предложения руки и сердца. Под моими ветвями давались клятвы, исцелялись сердца. «Сони» спали, мечтатели грезили. Я наблюдал, как люди пробуют карабкаться по моим ветвям, как плетут друг другу под моей раскидистой листвой разные небылицы.

И смех! Всегда смех!

Но случалось и плохое. Я понял, что все, что можно сделать в таких случаях, это всегда оставаться на высоте и смотреть в глубину.

Меня рубили, резали, использовали в качестве мишени.

Меня морили жаждой, у меня спиливали ветки, сдували с меня пылинки, игнорировали и бросали на произвол судьбы. В меня била молния, по мне колотил град.

Мне угрожали топоры, пилы, болезни и насекомые.

Я сносил острые когти белок и мучительную долбежку дятлов. На меня залезали коты, меня помечали собаки.

Боль и страдания знакомы мне не хуже, чем всем остальным. В прошлом году на меня напали паразиты, которые сводили меня с ума. Пузырчатость листьев, плесневой налет, грибковое заражение, ожог листьев – все это я уже проходил.

И все же кое в чем деревьям повезло больше, чем людям. В каждый отдельный момент времени живым является только один процент взрослого дерева. По большей части я состою из клеток древесины, которые, строго говоря, уже умерли. Поэтому во многом я сильнее вас.

Ну так вот. Я многое повидал. И кто знает? Возможно, мне еще многое суждено увидеть. Я могу дожить до трехсот лет, даже до пятисот. Красные дубы – долгожители, особенно по сравнению с более нежными деревьями: черной ивой, хурмой, яблоней и багряником.

И все же через несколько дней после того, как Самар со слезами на глазах доверила мне свое заветное желание, случилось то, что заставило меня задуматься: а не перевидал ли я слишком многое?

Стояло раннее утро, и я ждал, когда потеплеет. Неподалеку, возле стоп-знака, топтался долговязый паренек.

Он смотрел себе под ноги и горбился, как ковыль на ветру. В его правой руке что-то блестело. Наверное, какой-то инструмент или шариковая ручка.

Паренек слегка улыбался, будто своей собственной шутке, шутке, которая, возможно, была понятна ему одному.

Мимо меня все время проходят разные люди – погрузившиеся в свои мысли, разговаривающие сами с собой, широко улыбающиеся, хмурящиеся… Ничего необычного в поведении мальчика не было.

Я беседовал с Бонго, которая только что напомнила мне, что я стал старше. На одно кольцо. У меня их теперь двести шестнадцать.

– Как странно! – ответил я. – Еще один день растения! А я все еще чувствую себя саженцем!

– Больше ста пятидесяти тебе не дашь, – улыбнулась Бонго. – Ты самое привлекательное дерево в нашем квартале!

– Что-то я совсем… – я сделал театральную паузу, – обветшал.

Бонго, которая сидела на самой нижней ветви, вздохнула. Вороний вздох ни с чем не перепутаешь: он похож на стон крошечного ворчливого старичка.

– Древесный юмор, – объяснил я на случай, если Бонго не оценила шутку, хотя она, конечно, все поняла. От Бонго ничего не ускользает. – Ну, ветвей-то у меня поприбавилось. Я все еще расту.

– Красный, ты серьезно? – Бонго потянулась, любуясь своими иссиня-черными лоснящимися крыльями. – Ничего посмешнее не придумал?

– Может быть, моя шутка понравилась бы тебе больше, если бы ты не так стеснялась своего роста, – поддразнил я приятельницу. Я раз в сорок выше Бонго.

– Нам, врановым, плевать на размеры с высокого дерева, – парировала Бонго. – Смекалка. Хитрость. Коварство. Проворность. Вот что у нас в цене!

Врановые – это мудреное название черных и серых ворон, грачей, сорок и соек. Бонго утверждает, что слишком элегантна для простолюдинки-вороны.

Мои ветви щекотал легкий ветерок. Возле начальной школы в конце улицы все еще цеплялся за жизнь понурый серый снеговик. Но проказница весна уже дразнила нас обещанием теплых деньков.

– На самом деле неважно, какого ты размера, Бонго, – сказал я. – Мы растем так, как должны расти, как это издревле было заложено в нашей природе.

– Красный! Солнце еще толком не взошло, а ты уже строишь из себя старый мудрый дуб. – Бонго легонько клюнула меня в ствол. – Хотя ты прав, дружище. – Она взмахнула крыльями и в мгновение ока очутилась на вершине телефонного столба, намного выше моих самых верхних веток. – Какая разница, какого ты роста? Если ты умеешь летать!

Тут на улицу одновременно вышли Самар и Стивен – мальчик, который жил в зеленом доме. У обоих за плечами висели рюкзаки. Оба, казались, с радостью встречали новый день.

Их взгляды пересеклись. Стивен кивнул, едва заметно, и Самар кивнула в ответ. Даже не в знак приветствия. Просто в знак узнавания.